Немного внесу свою копеечку в общую копилку:
возможно не совсем в тему (художественный рассказ все-таки), но события описываются по данной теме
А. Мартьянов. 2008.
МЫШИ!
http://www.redrodgers.com/forums/attach … 1308593879
Впервые об этой странной истории я услышал в августе 1990 года.
Если бы не моя запутанная генеалогия, небольшое расследование о котором я расскажу ниже, никогда бы не состоялось. Вынужден вкратце пояснить, что в описываемые времена «высокой перестройки» знаменитый Железный занавес хоть и рухнул, но обычному гражданину СССР выехать в капстрану было все еще затруднительно, но мне повезло — я ехал в ФРГ по приглашению от неожиданно отыскавшегося родственника. Родного дяди, который с 1944 года в семье прочно считался погибшим.
Дело в том, что мой прадед купеческого сословия, приехавший в Россию из Брауншвейга лет за десять до Революции и открывший в Петербурге свое дело, ни после начала Первой мировой, ни после бурных событий семнадцатого года вернуться в Германию не захотел или не смог — семейная история об этом умалчивает. Тем более, что тогда он уже был обременен многочисленным семейством — с пятью детишками далеко не убежишь... В 20-х годах прадед был нэпманом средней руки, потом председателем кооператива, к началу 30-х трудился старшим мастером на фабрике «Большевичка», вступил в партию, в тридцать седьмом стал заместителем директора и тихо скончался в своей постели за два месяца до начала войны.
Дед в 1941 году уже миновал тридцатипятилетний рубеж, давно женился и обзавелся двумя сыновьями — моим отцом и дядей соответственно. Женился он тоже на немке, Анне Кальб (из тех самых Кальбов, что до революции держали мануфактуру в Гатчине) — только благодаря бабушке и ее решительности дети остались живы и я получил возможность появиться на свет. 24 июня бабушка забрала мальчишек, села на поезд и уехала из Ленинграда в Псковскую область, к родственникам жившим в Дно. Как чувствовала, что над городом нависла страшная беда. Дед остался в Ленинграде и что с ним произошло потом никто не знает — никаких документов не сохранилось, все соседи по коммунальной квартире умерли в Блокаду, а из четырех его сестер войну пережила только одна, эвакуировалась в Ташкент.
Разумеется, попали под оккупацию. В начале 1944 года шестилетний брат отца заболел тифом и как «фольксдойче» был отправлен в немецкий госпиталь. Как раз тогда началось большое наступление Красной армии по всему фронту, госпиталь спешно эвакуировали и бабушка всю оставшуюся жизнь была твердо убеждена: младший сын погиб, поскольку уцелеть в той мясорубке было почти невозможно — городок Дно снесли почти до основания. В 1945 она благополучно вернулась в Ленинград и вырастила моего отца одна.
И вот, в 1987 году в нашем почтовом ящике старого дома на улице Желябова оказалась удивительная открытка со штампом города Кобленца, ФРГ. Смысл послания можно уложить в одну фразу: «А это, случайно, не вы?..»
Случайно мы.
Дядюшка-то, оказывается, жив-здоров! Его эвакуировали далеко на запад, отдали в детский дом в Кобленце, потом «холодная война», потом в Генсеках оказался либеральнейший Горби и «стало можно». Чем дядя Курт немедля и воспользовался — поднял архивы и начал искать. Благодаря непревзойденной немецкой бюрократии и национальной любви к сохранению, приумножению и систематизации всяческих бумажек, документация за сорок с лишним лет прекрасно сохранилась — орднунг есть орднунг.
С тем я, как представитель молодого поколения разделенного войной семейства, и отправился в гости — глянуть на родственничков. Правда я уже был фольксдойче лишь наполовину: отец женился на чистокровной русской из архангельских поморов.
Мои впечатления от жизни сытых и благополучных «побежденных» образца восемьдесят девятого года здесь будут не к месту. Упоминания достоин лишь один эпизод: поход вместе с дядей Куртом (он напрочь забыл русский язык и в детском доме ему дали новое имя вместо былого «Леонид») в гости — к весьма любопытному старикану, жившему в соседнем доме. Дядя знал, что я учусь на историка и посчитал, что эта встреча может быть для меня интересной.
Уже тогда господину Эвальду Грейму было девяносто четыре года, карьеру он начинал еще при кайзере, отвоевал обе Мировых войны. Классический образчик прусского офицерства старой школы — при своем весьма почтенном возрасте выглядел он величественнее монумента Бисмарку в Берлине. Очень худой, очень седой и очень надменный с виду. На господине Грейме идеально смотрелся бы старый прусский шлем — пикельхаубе. И сабля на перевязи, конечно.
По советским меркам жил старик (один!) в настоящем дворце — двухэтажный частный дом постройки XIX века, тьма-тьмущая «антиквариата», мебель как Эрмитаже — словом, я был потрясен. Чинно попили кофе, Грейм готовил его сам. Вежливо побеседовали о событиях в Союзе. Признаться, этот дедуля меня стеснял — я подсознательно чувствовал, что он является одним из последних осколков некоего иного, совершенно чуждого и не известного мне мира. Даже говорил он с каким-то странным акцентом — немецкий в школе нам преподавали идеально, заостряя внимание в том числе и на диалектах, но похожего выговора я раньше не встречал.
— Значит вы интересуетесь историей? — сказал господин Грейм, когда «официальная часть» закончилась. — Что ж, пойдемте, я покажу вам интересное, молодой человек.
Дядя Курт, уяснив, что его миссия выполнена, засобирался домой и откланялся оставив меня один на один с эти реликтом отдаленного прошлого. Мы поднялись на второй этаж, распахнулась дверь в кабинет. Первое, что я увидел — стол размером с мамонта под темно-синим сукном и с серебряным писчим прибором, а над столом красовался огромный портрет Отто фон Бисмарка в парадной форме.
Щелкнул электрический выключатель, вспыхнули лампы над двумя застекленными стойками — ни дать ни взять, музей. Ордена, ленты, значки. Очень много. Грейм принялся рассказывать — обстоятельно, четко и без ненужных подробностей.
— Я был одним из первых танкистов Германии. Вот, посмотрите на фотографию, — он указал на большой черно-белый снимок в рамке. Группа военных стояла рядом с танком A7V, «подвижным фортом» эпохи Первой мировой. — Девятьсот восемнадцатый год, Мариенфельд. Я — четвертый справа, в форме лейтенанта. Эта машина называлась «Зигфрид», я командовал артиллерийским расчетом. Сейчас кажется, что эти танки уродливы и неуклюжи, да и экипажу приходилось тяжело — очень жарко и шумно, — но тогда мы полагали машину верхом технического совершенства. Взгляните, пожалуйста...
Грейм поднял стеклянную витрину взял с подушечки большой синий с золотом крест и аккуратно передал мне.
— Pour le Mérite, «Синий Макс», — пояснил он. — Я получил его из рук кронпринца после боя при Каши, в лесу Аббе, весной восемнадцатого года. Мы были одни против семи английских машин, подбили одного и повредили три — по тем временам это был уникальный бой, танки против танков. Потом лишь один раз в жизни мне удалось участвовать в столь же уникальном сражении, в самом конце последней войны, в апреле сорок пятого...
Вначале на последнюю фразу не обратил внимания, тем более что господин Грейм, увлекшись рассказом, слегка оттаял и даже предложил мне портвейна — не привычного нам лилового пойла с запахом навоза, а настоящего, португальского. Налил и себе, продолжая вспоминать о делах давно минувших.
Что и говорить, биография у дедушки оказалась весьма примечательная — ни дать, ни взять, ходячий учебник истории ХХ века. Грейм запросто сыпал именами людей с которыми довелось встречаться: Вильгельм I, Гудериан, фон Лееб, Муссолини, Дольфус, Роммель, Аденауэр — политики, военные и даже один император.
Он был в Испании и Польше, его рота входила в Париж, два месяца воевал на Восточном фронте но был ранен. После госпиталя успел отличиться в Африканском корпусе Лиса Пустыни (об этом свидетельствовал «Рыцарский крест»), потом снова Франция и снова Остфронт — на этот раз проходивший уже по предместьям Берлина.
В плен попал к русским, но отпустили быстро — всего через пять месяцев. Через американскую зону оккупации вернулся домой, в Кобленц. В пятидесятых участвовал в создании Бундесвера, ушел в отставку в 1963 году в звании генерал-лейтенанта. Вторую мировую закончил подполковником.
— А сдались в плен где? — бестактно спросил я.
— О, вот как раз после того самого «странного» боя под Куммерсдорфом, — сказал Грейм. — Это в окрестностях Берлина, если вы не знаете. Кстати, после Великой войны начинать все заново пришлось тоже в Куммерсдорфе, в тамошней танковой школе при артиллерийском полигоне Рейхсвера — в автомобильных войсках, когда генерал Гейнц Гудериан еще был начальником штаба...
— Вы дважды сказали «странный», «уникальный», — зацепился я за ключевые слова. — При вашем очень солидном опыте двух войн... Я могу понять историю со сражением против англичан в восемнадцатом — действительно, для тех времен встречный танковый бой был чем-то необычным, — но весной сорок пятого? После того, как вы прошли всю войну?
Грейм скупо улыбнулся углом рта.
— Вы, юноша, не дослушали. Не опережайте события. Если вам действительно интересно, я могу рассказать в подробностях, тогда вы поймете что я подразумевал под словами «странный» бой.
— Конечно! Я не отнимаю ваше время, герр Грейм?
— Оставьте. Я... гм... очень пожилой человек, времени у меня более чем достаточно. Курите если хотите, в баре есть французские папиросы — держу для редких гостей, я бросил лет двадцать назад.
* * *
Рассказ Эвальда Грейма.
...К 20 апреля 1945 даже завзятым оптимистам стало окончательно ясно: всё кончено. Выбор был невелик: или подороже продать свою жизнь, или отходить к западу: натиск русских устремившихся к Берлину с севера и юга и охватывавших столицу огромным кольцом, остановить было невозможно никакими силами. Достаточно упомянуть, что Третья и Четвертая танковые армии русских всего за двое суток прошли больше девяноста пяти километров — они отлично усвоили теорию танкового прорыва и глубокого охвата...
Ладно бы только русские! Постепенно терялось управление войсками оборонявшими Берлин, в штабах царила жуткая неразбериха. Умника, которому пришло в голову провести в начале апреля оргштатную реформу, следовало бы расстрелять перед строем: ни один штабной, начиная от офицеров ОКВ-ОКХ, и заканчивая ротными командирами, не могли толком объяснить, какая из «новых» дивизий является танковой, а какая панцергренадерской.
Количество разнообразных «боевых групп», отдельных рот с собственными наименованиями и прочих непонятных подразделений росло как на дрожжах и учету не поддавалось — что ни день, то новшество. Разумеется, порядка и организованности эта бесконечная сумятица не добавляла, вовсе наоборот — становилось только хуже. Однако, куда уж хуже!
...Я тогда был начальником штаба полка танковой дивизии «Курмарк» входившей в девятую армию группы «Висла». Впрочем, к двадцатым числам апреля что от самой группы армий, что от дивизии мало что осталось. Русские наступали по широкому фронту, прорвав оборонительные рубежи в районе Коттбуса-Шпремберга — часть войск противника рвалась строго на запад, к Торгау, навстречу американской Первой армии, но основная масса танков устремилась на северо-запад: через Фенау на Ютеборг и далее к Потсдаму.
К вечеру 26 апреля положение стало критическим — как бы плохо не было со связью и разведкой, стало ясно: дивизия и части державшие оборону в нашей зоне ответственности оказались в полном окружении. Руководство девятой армии на вызовы не отвечало и полностью потеряло управления над нами, приказы из Берлина были противоречивы и неадекватны сложившейся обстановке. Но одно мы знали точно: с Эльбы для деблокады котла идет группировка созданная в двенадцатой армии генерала Венка.
Наконец, мы получили приказ прорываться на запад. Пускай части были измотаны непрерывными оборонительными боями, пускай не хватало боеприпасов и горючего, но оставаться в котле означало верную смерть.
Часть самоходных орудий пришлось бросить, оставшееся горючее слили в танки — прорыв начался в ночь на 29 апреля и ко второй половине дня дивизия «Курмарк» при поддержке пехоты прорвала слабую оборону не успевшего окопаться противника и создала коридор на Луккенвальде шириной два километра.
Я выходил из окружения вместе с первой ротой нашего полка — в ней осталось всего четыре «Тигра», две «Ягдпантеры», восемь «Пантер» и четыре «Хетцера», не считая небольшого количества вспомогательной техники. Словом, рота больше напоминала изрядно потрепанный взвод. Сразу за нами шел арьергард, обязанный прикрыть отступление.
Чтобы избежать ненужного риска дивизия отступала небольшим группами, обязательно в сопровождении пехоты: нас прикрывали курсанты дрезденской кадетской школы. Точкой встречи был назначен Шперенберг, в двух десятках километрах южнее Берлина — туда русские пока не добрались и Венк шел в том же направлении. В соответствии с поступившим приказом, уцелевшие подразделения нашей дивизии должны были усилить группировку двенадцатой армии.
Нам несказанно везло — это был лесистый район с большим количеством озер. Зная дороги, можно было не рисковать и двигаться ночью. По моим предположениям, к вечеру 30 числа мы оторвались от противника не менее, чем на тридцать километров, русской авиации и штурмовиков заметно не было: они сосредоточились на оставшейся позади линии фронта и оборонительных рубежах. Пока что здесь была территория Германии.
Район Берлина густо населен, поселки встречались через каждые несколько километров. Я отметил, что мирных жителей почти совсем не осталось: большинство эвакуировались на Запад или ушли в столицу, с непостижимой гражданской логикой рассуждая, что в городе будет безопаснее. Пропаганда твердила — Берлин будет обороняться «всеми имеющимися в наличии силами» и сдача города абсолютно невозможна, ни в какой ситуации. Это при том, что столица была значительно разрушена бомбардировками и переполнена беженцами.
Те, кто остались, а так же бойцы фольксштурма, полицейских формирований и вооруженных пожарников поглядывали на танковую колонну мрачно — что мы делаем здесь, когда фронт в совершенно другой стороне?
Я находился не в командирской машине, а в «Тигре» номер 112, как офицер с неплохим опытом выполняя роль командира экипажа — бывает и так, что подполковники садятся на место убитого лейтенанта. Люк отодвинут, я оперся локтями о командирскую башенку. Два танка следуют перед нами, остальные позади. Разведывательный батальон мы вперед не отправляли: за полным его отсутствием, полегли все. Надеялись, что обойдется.
Пейзаж вполне мирный — никаких разрушений или следов пожаров в поселке я не заметил, разве что редкие люди на улицах поголовно вооружены, оконные проемы каменных зданий прикрыты мешками с песком. Настоящих оборонительных сооружений здесь я не заметил, они находятся ближе к городу.
Канонада на востоке и юго-востоке не смолкала ни на минуту. По моим оценкам, артиллерия противника громила укрепрайон Шпреевальд, никаких сомнений. Если так пойдет и дальше, линия фронта пройдет в этих местах уже завтра-послезавтра.
К десяти утра мы миновали Вальдек и вышли на дорогу к Вюнстодорфу. До точки встречи оставалось чуть больше полутора десятка километров. Командир роты капитан Готтов сообщил мне, что есть устойчивая радиосвязь с двигающимися южнее третьей и четвертой ротами, они уже подходят к Шперенбергу с юга. А мы наоборот, минуем озеро Меллензее, затем повернем на...
Стоп.
Ну конечно!
— Готтов? — я вызвал капитана по рации. — Сколько осталось горючего после марша?
— Девятьсот литров резерва — все в канистрах, — немедленно отозвался капитан. — Мизер.
Скверно. Хватит, чтобы наполнить баки двух «Тигров». Боекомплект тоже на исходе — в моем «сто двенадцатом» осталось двадцать четыре снаряда из девяноста двух.
Положение.
А выход из него — в двенадцати километрах к западу. Куммерсдорф. Танковая школа, артиллерийский полигон и склады. Если, конечно, Куммерсдорф не разбомбили, хотя полигон находится на очень большой площади. Уничтожить весь комплекс получилось бы только после нескольких больших налетов, а в последние месяцы я не слышал о серьезных разрушениях в Панцершуле. Заезжал туда в январе, после получения предписания о переводе в создаваемую дивизию «Курмарк» — большинство зданий и производства были целехоньки.
— Готтов, направление — Куммерсдорф, — передал я. — Задержимся там на час-полтора.
— Слушаюсь, господин подполковник, — раздалось в наушниках. Голос капитана был радостным. — Я правильно вас понял?..
— Вполне правильно. У нас появилась возможность получить топливо и боеприпасы. Комендант гарнизона не вправе отказать — мы боевая часть.
В соответствии с приказом Ставки боевым частям оборонявшим столицу любые необходимые припасы должны были предоставляться незамедлительно и в полном объеме как гражданской администрацией, так и тыловыми подразделениями. Однако сейчас уже не поймешь, где фронт, а где тыл...
Слева синело озеро, по правую руку тянулся светлый сосновый лес. Грунтовка неожиданно закончилась, появился асфальт побитый траками: танки по этой дороге проходили совсем недавно. Поворот к северо-западу, белый указатель с готическим буквами «Rehagen. 1 Km».
Сразу за этим поселком — деревня Куммерсдорф, а еще в двух километрах, полигон, производственные цеха и небольшой аэродром, спрятавшиеся в лесу. Много лет назад я изучил эти места как свои пять пальцев, каждую тропинку знаю.
Танковая рота, пусть даже в неполном составе, производит очень много шума — танк вообще машина шумная, особенно если на тяжелом «Тигре» установлены катки со стальными ободами. Немудрено, что мы привлекали к себе внимание гражданских и ополченцев на марше после успешного выхода из окружения. Но Куммерсдорф казался абсолютно вымершим — в поселке я не заметил ни единого человека, что не могло не настораживать. Один из домов дымится, на другом — следы обстрела из пулемета.
В чем дело?
— Передать всем экипажам, — сообщил я капитану Готтову — Повышенное внимание, боевая готовность. Что-то здесь не так!
— Слушаюсь.
Я захлопнул люк командирской башенки, предпочитая пользоваться смотровыми приборами: незачем рисковать. Опыт мне подсказывал: такая странная тишина и безлюдье могут свидетельствовать только об одном: местные жители чем-то очень напуганы и вынуждены спрятаться. Причина может быть только одна: внезапное появление противника.
Но откуда, черт побери? Случайно прорвавшаяся часть, возглавляемая сумасшедшим командиром не дождавшимся подкреплений и решившим вдоволь поразбойничать в нашем тылу? Невозможно! Хотя, теперь нет ничего невозможного!
В соответствии с субординацией и не имел права приказывать Андреасу Готтову: капитан хороший командир и рота вверена ему. В настоящий момент подполковник и начальник штаба полка Грейм является его подчиненным, как командир танка. Я отлично знаю что такое дисциплина и вмешиваться в действия Готтова права не имею.
Капитан осторожничал. Рота из походной колонны быстро перестроилась в боевой порядок полуромбом. Шесть бронемашин с пехотой остались позади, вперед выдвинулись два «Тигра» с тремя «Пантерами», по флангами их прикрывали несколько отставшие самоходки. Следом — второй полуромб, арьергард. Устав, конечно, нарушен, но мы не в том положении чтобы свято следовать его букве..
Готтов, обеспокоившийся ничуть не меньше меня, начал движение на юго-запад, через поле с перелеском, разделявшее деревню и полигон — я перископ я отлично видел белые столбы ограды Панцершуле.
Ничего не происходило. Танки шли медленно, останавливаясь через каждые сто метров, затем снова вперед. Меня очень тревожил ельник за полем, там можно спрятаться и вести обстрел из укрытия.
Полыхнула ослепляющая вспышка. Я на несколько секунд оторвался от окуляра, моргнул, протер глаза. Снова приник к перископу. «Пантера» номер 101 перестала существовать — башня и корпус разворочены, осталось только шасси. Взрыв боезапаса.
В этот же самый момент в ушах раздался очень знакомый тупой звук, словно одной чугунной чушкой ударили по другой. «Тигр» чуть вздрогнул. Ясно, попадание в бортовую броню!
— Заряжай! — заорал я, все еще не видя противника. Спас наводчик — обершутце Швайгер, углядевший противника раньше меня:
— Справа, герр оберст-лейтенант! Справа двадцать, дистанция восемьсот метров! Вторая-третья цели справа сорок, дистанция тысяча!
В наушниках щелкало и потрескивало, не растерявшийся Готтов скороговоркой выдавал экипажам распределение целей. Я увидел несколько силуэтов у края леса на юге: два ИС-2 и один Т-34-85. Слишком их мало, остальные наверняка в засаде! Все-таки прорвались! Дьявольщина! Кроме того мы стоим к ним бортом, попадание снаряда ИС-2 превратит мой танк в мусор!
Размышлять времени не было.
Нам очень повезло: снаряд моего «сто двенадцатого» лег точно в основание башни крайнего справа ИС-2. Танк не загорелся, но башню чуть приподняло и заклинило. Я услышал как гильза со звоном свалилась на пол боевого отделения.
Т-34 чадящим факелом занялся через секунду — ему досталось от прикрывавшей нас «Ягдпантеры», второй ИС одновременно получил пять или шесть попаданий: редко увидишь, как тяжелая башня перышком отлетает в сторону.
Где же остальные? Не может быть, чтобы в район Куммерсдорфа прорвались всего три русских танка!
Я на мгновение оглох: это уже было серьезное попадание, вне всякого сомнения в орудийную маску, по касательной. Наводчик замотал головой и охнул.
— «Рысь-один», «Дракону-четыре», «Дракону-два», — орал в наушниках Готтов. — Разворот сорок градусов право, огонь с ходу! Двенадцать целей! Наводить по ближайшей!
Вот это было уже очень серьезно. Двенадцать русских танков против наших одиннадцати и шести самоходок. В основном тип Т-34-85, только четыре ИС. Но у них преимущество, они наступают от солнца, нашим командирам плохо видно... От подсохшей за недавние теплые дни поднимаются столбы пыли, что еще больше затрудняет обзор.
«Тигр» дернулся, развернулся на одной гусенице — теперь мы обращены к противнику лобовой броней, на нее вся надежда. Новое попадание, передняя бронеплита: в танке пахнет раскаленным железом, но мы до сих пор живы и боеспособны!
Оптика не подводила, да и экипаж у меня был отличный. Я смело мог занести на свой счет еще три танка противника, два уничтоженных и один поврежденный: из люков выскочили трое... нет, четверо, залегли. Со стороны моторного отделения ИС-а валит густой дым.
Капитан Готтов прекрасно владел тактикой: два рассредоточенных по полю полуромба могли вести одновременный кучный огонь и в то же время представляли для наступавших без всякого порядка, чистой импровизацией, русских сложную цель. Наверное они думали взять нас наскоком, наглой и неожиданной атакой, но просчитались — пять уцелевших Т-34 отошли за лесной язык к юго-западу от Куммерсдорфа и скрылись из виду.
Я полагал, что Готтов прикажет их преследовать, но он снова осторожничал. Вместо преследования капитан передал сосредоточенным возле Шпренберга ротам сообщение о прорыве и запросил помощь: всего-ничего, расстояние три-четыре километра! В ответ получил:
«Ведем бой с равноценными силами противника, вскоре ожидаем подхода боевой группы двенадцатой армии. Заняли оборону».
Отлично. Значит ожидать поддержки бессмысленно, пускай в данный момент она особо и не требуется: уцелевшие вражеские танки предпочли отступить. Наши потери — две «Пантеры», тяжело поврежденный «Хетцер» и «Тигр» номер 114 со сбитой гусеницей. Провести ремонт — если действовать очень быстро! — можно за полчаса.
Командир роты так и решил — наши «соседи» помощи не требуют, наоборот, докладывают по рации что бой идет вяло, русские особой настойчивости не проявляют. Готтов выстроил танки широким клином, обратив его острие на угрожаемое направление, приказал смотреть в шесть глаз. Отправил четыре пехотных взвода в ближнюю разведку: проверить наличие неприятеля непосредственно на полигоне Куммерсдорф и южнее, по направлению к Шпренбергу. Снаряды и топливо нам требовались отчаянно!
Трак «Тигра» поменяли быстрее, чем ожидалось, одновременно вернулись разведчики. Ничего подозрительного, скорее всего мы действительно имели дело с вырвавшейся далеко вперед небольшой группой русских танков, командир которой плохо понимал обстановку и решил погеройствовать. Результаты его геройства налицо: бóльшая часть техники уныло догорает на равнине в полукилометре от нас.
Очень надеюсь, что командование отдаст его под трибунал — такое безрассудство даже для русских — не спорю, очень смелого и находчивого противника! — весьма необычно и предосудительно. Или может быть недавние победы вскружили голову?
«Хетцер» бросили на поле: полностью разбиты катки слева по борту. Экипаж пересадили на бронеавтомобили — если повезет, в для них Куммерсдорфе отыщется подходящая машина, мы ее попросту реквизируем большевистским методом. Я точно знал, что в Панцершуле должны находиться несколько исправных танков или самоходок — так было всегда.
Осторожность помноженная на осторожность: пехотинцы шли впереди вдоль дороги, осматривались и только затем радировали командиру роты: можно продвинуться вперед еще на полкилометра. Наконец, мы оказались среди прекрасно знакомых мне ангаров, двухэтажных кирпичных казарм и беленьких зданий администрации.
Куммерсдорф.
Ни души. Ни единого человека. Под навесом у плаца действительно стоят несколько танков: совершенно новый Panzer-IV без окраски в камуфляж, две старых французских модели, две танкетки Penault-UE, два трофейных Т-34...
Но почему нет людей? Куда все подевались? Полигон эвакуирован?
Впрочем, это неважно. Главное сейчас — пополнить запасы.
Оборона населенного пункта была занята в соответствии с уставом: номинально куммерсдорфский полигон таковым пунктом несомненно являлся — жилые и технические постройки в наличии. Танки между зданиями, пехотинцы на верхних этажах и крышах, дозоры в лесу. Нам требовался минимум час.
Я был прав: в покинутом военном городке отыскалось все необходимое. Непосредственно полигон с совершенно секретными объектами и цехами находился дальше, километра за два на юг, но здесь имелись цистерны с горючим (а это самое важное!), запечатанный склад провианта (я, как старший по званию, принял на себя ответственность и приказал сбить пломбы с дверей — все экипажи были теперь были обеспечены пайком минимум на три дня) и некоторый запас снарядов к 88-мм танковым орудиям (полагаю, большую часть вывезли для нужд фронта еще зимой и в начале весны).
— Такое удивительное спокойствие грозит только одним: колоссальным беспокойством потом, — капитан Готтов подошел ко мне. — Согласитесь, господин подполковник, Куммерсдорф должны были защищать до последнего, а тут я увидел только одну голодную кошку. В штабе телефон постоянно звонит...
— Не обязательно, — я пожал плечами. — Секретные образцы вывезли или уничтожили, а персонал больше пригодится при обороне Берлина. Не взорвали склады? Тоже есть объяснение: очень спешили. Да и кому теперь нужен наш бензин или шоколад? Русские используют солярку и водку.
— Все равно, странно, — поежился командир роты. — Очень скверная тишина. Как чума всех выкосила... Знаете, в штабном здании я нашел недопитую бутылку коньяка и окурки. Окурки недавние. Наши были здесь еще сегодня ночью, да и запах табака еще не выветрился.
— Значит, эвакуировались утром. Капитан, вы проверили, «Четверки» исправны?
— Так точно, господин оберст-лейтенант! Экипаж «Хетцера» уже принял машину. Эх, будь у нас побольше танкистов, могли бы и все забрать... Не гренадеров ведь на них сажать? Они, самое большее, могут водить легковой BMW.
— Что есть, то есть, — кивнул я. — Быстрее, капитан. Поторопимся. Не забудьте, часть танков русских отступили и никто не знает, прорвались за ними другие или нет.
— Я постоянно слежу за радиообменом третьей и четвертой роты. На их участке затишье, господин оберст-лейтенант. Видимо, это действительно был случайный прорыв отдельной части — заблудившейся или ведущей разведку боем.
— Разведка боем на таком расстоянии от линии фронта? — я вздернул брови. — Гауптманн, как вы себе это представляете?
— Извините, господин оберст-лейтенант. Но фронт сейчас везде.
— Согласен, — кивнул я. — Готтов, поторопитесь время очень коротко!
— Слушаюсь!
У нас было два варианта движения к Шпренбергу: или выйти на открытую автодорогу, или же сделать крюк — по аэродрому Куммерсдорфа на юге, а затем — на восток по лесным грунтовкам. Густой столетний сосняк гарантировал, что русские танки здесь точно не пройдут, танку нужна открытая равнина, а не лес.
Кроме того, противник наверняка знаком с местностью значительно хуже меня, только по картам. На древних броневиках Веймарских времен я исколесил этот лес вдоль и поперек.
Капитан Готтов согласился — незачем рисковать, давайте попробуем. Но вы сами понимаете, герр оберст-лейтенант, это опасно.
— Понимаю. На лесной дороге достаточно уничтожить первую машину, и танк замыкающий колонну, после чего мы окажемся в ловушке... Но в такой сосновой роще ИС-ы застрянут. Кроме того, заметили, во время недавнего боя мы не видели пехотинцев врага?
— Рискнем, — согласился капитан. — Команда «по машинам» будет отдана через десять минут. Впереди пойдет «Тигр» с самым опытным экипажем, за ним второй, потом командирская машина, далее обычный маршевый порядок. В случае вражеской атаки «Тигр» сможет продержаться дольше и прикрыть возможный отход остальных.
— Отход? — усмехнулся я. — Куда? Ну что ж, вы командир. Мой танк пойдет первым.
— Я не вправе рисковать жизнью начальника штаба полка. Вы будете нужны после соединения с основными силами и группой Венка.
— Идите к дьяволу, — сказал я. — Танк для меня — родной дом с 1918 года. Вы, вроде бы, родились на год позже?
— Есть идти к дьяволу, господин оберст-лейтенант!
Так и получилось. Из покинутого Куммерсдорфа мы выдвинулись походной колонной с обязательной пешей разведкой впереди. Главный танковый полигон страны на то был и танковым, чтобы обеспечить учебным машинам свободный путь к стрельбищам или полям для отработки тактических маневров: дорога прямая, достаточно широкая, а прежде всего — сосновый лес без подлеска отлично просматривается во всех направлениях. Спрятать танк или самоходку невозможно, да и не пройдут они здесь — даже тяжелый «Тигр» не способен своротить дерево в два охвата!
Люк командирской башенки я не закрывал, предпочитал смотреть на мир собственными глазами. Танк шел плавно, легкое покачивание напоминало лодку, привязанную у речной пристани.
Показался просвет — это место я тоже узнал. Аэродром, две параллельные взлетные полосы, белый домик администрации. Видны следы разрушений — ангары в дальней части летного поля уничтожены, несколько разбитых транспортников Ю-52. Бомбили союзники. Больше никаких самолетов, пусто и тихо. Теперь нам следует взять левее, там должна быть дорога к озеру Хеегзее, а за ним — ожидаемый Шпренберг.
— Разведка сообщает о движении, — возник в наушниках голос капитана. — Бронетехника! Что? Повторите? Не понимаю! — он говорил это кому-то другому. — Что значит «никогда не видели?» Силуэт? Что? Еще раз!..
И тут рация командира роты замолчала, а по моему танку застучали осколки металла.
Следовавшая за нами машина вспыхнула как фейерверк, ярко-оранжевым пламенем — столб огня поднялся на несколько метров в высоту. Один из «Хетцеров» резко остановился, будто споткнулся: я видел, что в его лобовой броне рядом с орудийной маской образовалось огромное черное отверстие из которого повалил густой угольный дым. Такой эффект получается только при прямом попадании из орудия тяжелой самоходки вроде русского монстра ИСУ-152 с небольшого расстояния!
Капитан Готтов опомнился спустя несколько мгновений:
— Рассредоточиться! — рыкнуло в наушниках. — Цели впереди, лево десять! Противник применил новый танк!
Я прильнул к блоку визуального наблюдения командирского купола. Различил силуэт целей.
Господи боже, что же оно такое?
Находившиеся за двумя гигантскими чудовищами Т-34 были вполне узнаваемы — это те самые танки, с которыми мы схватились на подходе к Куммерсдорфу, те же номера на башнях. А вот стоявшие на краю летного поля великаны были мне совершенно незнакомы. Тот, что стоял ближе, на расстоянии чуть больше четырехсот метров, был окрашен в желто-оливковый цвет, второй оказался посветлее — серо-зеленый с деформирующим камуфляжем: бледно-изумрудные и красноватые полосы. Никаких национальных символов или тактических значков на броне. Странно: такой камуфляж и оливковая грунтовка используются Вермахтом, все танки русских стандартно-зеленые!
— Заряжай... — только и выдохнул я. — Наведение по ближайшей цели!
С расстояния в полкилометра «Тигр» гарантированно уничтожал любой танк противника. Понимаете, любой: от неуклюжих американских моделей, до тяжелых русских ИС-ов. Мы влепили бронебойный снаряд с вольфрамовым сердечником точно в лобовую броню корпуса «оливкового» великана, но ничего не произошло. Наоборот, он выпустил облако голубоватого выхлопа, выехал на полосу аэродрома (немыслимо, танк столь огромного размера двигался более чем уверенно!), начав разворачивать башню в нашу сторону...
Второй, «камуфляжный», остался на месте и открыл огонь. «Пантера» с бортовым номером 101 остановившаяся левее и впереди нас задымила, прямое попадание в двигатель.
— «Дракон-четыре», сосредоточить огонь на средних танках второй линии! — Готтов отдал приказ самоходкам. — «Дракон-два», атаковать тяжелые танки! По гусеницам, в стык башни и корпуса!
Атаковать? По моим оценкам длина корпуса обоих чудищ составляла метров десять, колоссальная башня с мощнейшим орудием — три-четыре метра. Танк очень высокий: так же до четырех метров. Рядом с главным стволом второе орудие, значительно меньшее: по моему мнению 75 миллиметров. Настоящая движущаяся крепость, поражающая своими размерами!
Рота несла чудовищные потери: «Четверку» которую мы нашли в военном городке разметало на части, из четырех «Тигров» через десять минут после начала боя были уничтожены два, две трети «Пантер» или подбиты, или серьезно повреждены. Не смотря на плотный огонь и множественные попадания гиганты продолжали вести бой, ни один из них не лишился хода: они встали рядышком на летном поле и уверенно расстреливали наши машины, не способные оказать адекватного сопротивления
— Отходим, отходим! — орал в рацию капитан. — Не подставляйте им борта!
Одну из «Ягдпантер» подбросило и завалило набок: два одновременных попадания, детонация боезапаса.
Мой механик водитель поступил грамотно: «Тигр» сдал назад, мы оставались развернутыми лобовой броней в сторону противника. Но чтобы выйти на дорогу, ведущую обратно к военному городку или грунтовку ведущую в сторону Шпренберга так или иначе придется разворачиваться! Наше спасение только в скорости или удачном маневрировании — пока танк прикрывают остовы разбитых машин!
Замолчала рация командира роты — в дыму и пыли я не видел, что произошло с его «Тигром». Сейчас — каждый сам за себя, кто успеет унести ноги, тот и выиграл этот невероятный бой! Попробуем прорваться!
Ничего не вышло. Танк содрогнулся, я ударился лбом о внутреннее кольцо командирской башенки. Рассек надбровье, лицо залила кровь. «Тигр» начал крутиться вокруг своей оси на одной гусенице, завоняло дымом, двигатель издавал скрежещуще-стенающий звук вместо привычного невозмутимого урчания. Посыпались искры.
Все ясно, повреждены моторное отделение и ходовая. Будем медлить — сгорим!
— Экипажу покинуть машину! — взревел я. Щелкнул замочком люка, выдвинул его в сторону, высунулся. Точно, двигатель горит! — Быстрее, быстрее!
Выскочил, спрыгнул с борта на траву, проследил за тем, как остальные покинули танк — слава Богу, все живы!
— Ложись! К лесу! Ползком!
Окружающий пейзаж удручал. Первая рота была полностью уничтожена — кругом горящие танки и самоходки, от некоторых остались лишь обломки. Только человек с богатым воображением сможет понять, что перед ним остов «Пантеры» или «Хетцера». Полосы дыма, запах гари и раскаленного металла, рев пламени.
— Поздно, герр оберст-лейтенант, — Швайгер, наводчик, потянул меня за рукав. — Русские...
В десяти метрах от нас стояли с десяток пехотинцев, вооруженных автоматами. Выгоревшая буро-зеленая форма, перепачканные глиной шинели, мягкие защитные погоны. За ними другие, подальше. На краю аэродрома — шесть или семь танков ИС-2 и грузовики.
Ну что ж...
Я выпрямился и поднял руки. Швайгер сделал то же самое.
Подошли два офицера, один в звании майора, седой и со шрамом на лице. На погонах знаки различия танкиста. Второй совсем молодой, в круглых очках. Солдаты остались позади, но оружие не опустили.
— Майор Седов, — откозырял русский майор. По-немецки он говорил сносно, акцент напоминал чешский. — Господин подполковник, сдайте оружие.
Я вынул пистолет из кобуры и отдал его очкастому. Лейтенант выглядел и смущенным, и заинтересованным одновременно. Вероятно, недавно на фронте. Лейтенант дал мне свой носовой платок — утереть кровь с лица.
— Ваше имя, звание?
Я назвался. Майор был сух, но вежлив. Сообщил, что мы взяты в плен одной из частей третьей гвардейской танковой армии Первого Украинского фронта. Вскоре нас отправят в тыл.
— Кстати, господин подполковник, — сказал вдруг Седов. — Прошлой ночью Адольф Гитлер покончил с собой, об этом объявило берлинское радио...
Тогда я счел, что это ложь и пропаганда.
Нас усадили на травку под соснами, других пленных приводили на этот же охраняемый автоматчиками участок. Из всей роты уцелели тридцать два человека: те, кто успел выбраться из разбитых танков и некоторые пехотинцы. Капитан Готтов сгорел в своем «Тигре» вместе со всем экипажем.
На летном поле по-прежнему стояли два танка-гиганта, вокруг них суетились русские — подъехали несколько «Виллисов» с офицерами. Накормили галетами и тушенкой, для офицеров выдали две фляжки с водкой — распорядился майор Седов. Мы пустили ее по кругу, не различая, кто здесь офицер, а кто солдат — для каждого будущее выглядело неопределенным и грозным.
Через пять часов на грузовом «Студебеккере» нас отправили в лагерь для военнопленных в Шёнвальде.
Всё было кончено. Война для меня завершилась. Завершилась удивительным и неравным боем, в котором мне удалось выжить.
* * *
— Вам было интересно? — спросил господин Грейм.
— Конечно. Очень необычная история! Чтобы два танка уничтожили целую роту в которую входили тяжелые «Тигры» и...
— Догадываетесь, что именно произошло? — перебил старик.
— Ну... Не совсем.
— Вот справочник по бронетехнике, — Грейм открыл книжный шкаф, вытащил тяжелый том в суперобложке, положил на стол и, пролистав, открыл на одной из последних страниц. Постучал пальцем по фотографии. — Видите? Они самые, супертяжелые... Я слышал, будто оба танка сохранились и были вывезены в Россию. Точно сказать не могу.
Мы разговаривали до позднего вечера — бывший подполковник Вермахта и генерал-лейтенант Бундесвера рассказывал, предъявлял пухлые фотоальбомы («Вот видите, это я. А это рейхсмаршал Геринг»), вспоминал. Похоже в глубокой старости ему остро не хватало общения, но писать мемуары он не решался или не хотел. У него появилась возможность выговориться, особенно перед представителем той страны, против которой он воевал и к солдатам которой относился с глубоким уважением.
Я навсегда запомнил его фразу: «Поймите, вместе немцы и русские смогли бы завоевать весь мир. Соединившись вместе наш порядок и ваша стойкость произвели бы эффект больший, чем все атомные бомбы вместе взятые... Будь прокляты политики».
Потом я узнал от дяди Курта, что Эвальд Грейм умер через день после подписания Беловежского сговора, 10 декабря 1991 года. Старый танкист пережил СССР на одни сутки, а Третий Рейх — на сорок шесть с половиной лет.
* * *
Пятнадцать лет спустя, в мае 2005 года, эта история получила весьма неожиданное продолжение.
В мае я оказался в командировке в Москве, по издательским делам, быстро решил все деловые вопросы и наконец-то собрался посетить музей бронетехники в Кубинке, где никогда не был прежде.
Сел на электричку с Белорусского вокзала, сожалея, что праздник 9 мая уже прошел, а сегодня 15 число, со станции за сто рублей таксист добросил меня прямо до ворот музея, оставил свою визитку («Набери номер сотового, когда все посмотришь, я за тобой заеду»), купил билет и отправился в Танковый Рай.
Ясно, что ангар с германской бронетехникой я оставил на сладкое — сначала обошел другие экспозиции. Помня старую историю в Кобленце я быстрым шагом прошел в дальнюю часть ангара, обогнул мортиру «Карлгерат» и остановился перед двумя мастодонтами, стоящими рядышком.
Они. Один оливковый, второй с изумрудно-красноватыми полосами.
— ...Любопытные модели, да, — я вздрогнул, услышав голос. Мне казалось, что кроме меня в музее совсем никого нет. — Вы просто один из любопытных или приехали сюда нарочно, посмотреть что-нибудь особенное?
Рядом с «оливковым» стоял невысокий дедуля в очках. Сразу видно, он происходил из почти вымершей породы старичков в беретиках и старых, но тщательно сохраняемых темных костюмах, старичков, которые умеют вкусно рассказывать истории былых времен при этом не навязываясь и не поучая.
Архаичный синий беретик был в наличии, равно как и седая острая бородка вполне подошедшая бы академику из фильмов сталинско-хрущевских времен. На пиджаке скоромная орденская планка, всего пять наград.
Старик посмотрел на меня выжидающе: ждал, что отвечу.
— Вот эти, — я похлопал по изрытой отметинами лобовой броне «оливкового», — и интересуют. Просто я знал человека, видевшего их в настоящем бою, весной сорок пятого года. Сейчас он уже умер.
— Простите, молодой человек, а как... Впрочем, так разговаривать невежливо. Надо представиться. Буркин, Юлий Константинович. Я из Ярославля, приехал сюда на автомобиле — оставил его перед входом в музей. Я всегда приезжаю в Кубинку в мае, каждый год с тех пор, как экспозицию открытии для свободного посещения.
— Андрей, — я неловко кивнул. Протянул руку. — А я тут вообще впервые, но охотился только за «Мышами».
— Вы меня очень заинтересовали фразой о человеке, который видел эти машины в бою. Тем более, что такой бой был только один, — Буркин провел пальцами по глубокому конусообразному отверстию в броне «оливкового». — Значит, вы должны знать, когда именно это произошло.
— Тридцатого апреля сорок пятого года, на аэродроме Куммерсдорфа, — твердо ответил я. — Под Берлином.
— Изумительно! Кто вам рассказал? Как его фамилия? Седов? Голованов? Равикович? Кто-то из офицеров?
— Нет, Юлий Константинович. Его звали Эвальд Грейм, подполковник немецких танковых войск, начальник штаба танкового полка дивизии «Курмарк» пробивавшейся в эти дни из окружения.
— Грейм? Вы с ним разговаривали? Когда?
— Разговаривал, как с вами сейчас. Полтора десятилетия назад, он уже умер.
— Не может быть! Скажите, он не упоминал о своем пленении?
— Упоминал, — меня осенило. Догадка спорная, но возраст Буркина вполне подходит! — Вы... Да, очки... Вы, часом, не давали ему платок, вытереть кровь?
— Все правильно, — покачал головой Юлий Константинович. — Бывает же, а? Судьба. И снова виновником нежданной встречи является вот эта штуковина! — он ткнул кулаком в броню танка-великана. — Я материалист, ничуть не верю в эзотерику, но странные вещи всегда рождают странные события и странные встречи!
Предложил неожиданно:
— Хотите забраться внутрь?
— Но как? — Озадачился я. — Да и нельзя, музей все-таки!
— Если не боитесь испачкаться — давайте за мной. Открытый эвакуационный люк прямо под носовой частью. И не бойтесь, это мой танк.
— Ваш?
— Да, мой. Поскольку именно майор Седов и ваш покорнейший слуга тогда повоевали на этой «Мышке». Штатный экипаж шесть человек, но мы обошлись пятью. На этот год живым остался только я — в сорок пятом мне было девятнадцать лет.
Подмигнул, спросил хулиганским шепотом:
— Ну что, полезли? Не боитесь? За смелость обещаю подробный рассказ о происшедшем.
— Давайте!
* * *
Разгадка секрета «двух монстров Куммерсдорфа» оказалась весьма прозаичной, но от этого ничуть не лишенной грозной красоты большой войны.
Выходя из окружения Эвальд Грейм не подозревал, что обречен — 30 апреля Красная армия уже прорвалась к Луккенвальде, направлением главного удара оставался Потсдам, но советскому командованию было известно, что дивизия «Курмарк» прорвалась на запад отбросив третий стрелковый корпус 28-й армии и создав коридор на Шперенберг. Возникла угроза соединения вышедших из окружения частей с группой генерала Венка.
Командованием были немедленно брошены в бой четыре свежих танковых и моторизованных бригады, передовые части которых достигли спешно эвакуированного Куммерсдорфа ранним утром 30 апреля. Полигон был захвачен без боя, но к девяти утра советские танковые роты были переброшены южнее, к «точке встречи» частей дивизии «Курмарк».
Именно поэтому капитан Готтов и подполковник Грейм увидели брошенную деревню — через нее прошли советские танки, встретив лишь очень слабое сопротивление.
Две роты оставили держать оборону южнее Куммерсдорфа, с ними и встретились танки Грейма на поле между поселком и полигоном.
— Потери были кошмарные, — неторопливо повествовал Юлий Константинович. — Сами понимаете, ближний танковый бой с тяжелыми немецкими танками не сулит ничего хорошего. А каково было мне — корреспонденту фронтовой газеты?
— То есть?
— То и есть, Андрей! Из-за латентного туберкулеза я пробился на фронт с колоссальными усилиями! Причем я не строевик, дозволили работать только по политическо-пропагандистской части! Вы не представляете, как это было обидно — все сверстники воюют, а ты?.. В апреле я был приписан к газете фронта «Советский воин», рисковал как мог. Вот и оказался в Куммерсдорфе с передовыми частями. Причем именно со своими танкистами...
— Что значит «своими»?
— Если вы полный месяц воюете с одними и теми же людьми, хотя могли бы отсиживаться в тылу и строчить выдуманные статейки, разве можно назвать их «чужими»?
— Извините.
— Ничего, ничего. Просто сейчас мало кто понимает, наш настрой и наше желание победить. Были, конечно, завзятые «тыловики», но Бог им судья. В девятнадцать лет и на великой войне нормальный человек рвется в бой.
Итак, полигон был занят без потерь и без боя. Рота майора Седова первой вышла к ангарам около куммерсдорфского завода, рядом с которыми стояли два громадных невиданных танка. Наученный прежним горьким опытом Седов сначала приказал обследовать машины саперам — точно, обе были заминированы. Заряды быстро обезвредили, немцы не проявили своего обычного хитроумия: машины минировались наспех.
Утром обстановка была спокойной, части фронта отсекали прорывавшихся с востока немцев и наносили контрудар группе Венка, по сообщениям разведки остатки дивизии «Курмарк» собирались южнее, у Шперенберга. Седов допустил один недосмотр: Куммерсдорф слишком большой, а контролировать всю территорию малыми силами было невозможно — подкрепления еще не подошли.
Незадолго до полудня пришло сообщение о танковой группе противника, наступавшей с востока. Бой на открытом пространстве повлек огромные потери, уцелевшие танки отступили. Прорыв надо было остановить любым способом. Любым.
Тогда-то командиру части и пришла в голову идея использовать захваченные сверхтяжелые танки — многие советские танкисты были знакомы с вражеской бронетехникой, в Красной армии использовались и самоходки, и «Тигры» с «Пантерами». Главное преимущество трофеев — в простоте использования и управления.
Оба танка были рабочими — отлаженные двигатели, полный боезапас. Майор Седов стал командиром «оливкового», своего начштаба посадил на «камуфляжный». Немцев перехватили на аэродроме и полностью уничтожили при поддержке Т-34.
ИС-ы седьмого полка и пехота подошли когда загорелся последний «Тигр».
— ...Орудия «Маусов» и их броня позволили нам противостоять очень сильному врагу, — когда мы, перепачканные в ржавчине и пыли, вылезли из гигантского танка наружу, Юлий Константинович указал на орудие. — Я тогда поработал за механика-водителя, ничего сложного. Но все равно было очень страшно. «Тигр» — жуткий противник... А вот пистолет подполковника Грейма я в трофейную комиссию не сдал. Оставил себе, как первый собственный трофей. Храню до сих пор — дома. Только об этом никто не знает. Тс-с! Никому не говорите, а то меня засудят за «незаконное хранение»!
— Грандиозно, — выдохнул я. — Теперь я понимаю, это и впрямь «ваш танк».
— Вечереет, давайте возвращаться. Я могу подбросить вас на машине до Москвы, а потом поеду домой, в Ярославль. Вы очень меня порадовали, Андрей. Никак не думал, что эта старая история вернется так неожиданно, через совершенно незнакомого мне человека!
* * *
Расстались мы около МКАД — Юлий Константинович на своей старой «семерке» отбыл в родной город, я добрался на маршрутке до метро, забрал вещи из гостиницы и спустя два часа поездом уехал в Петербург.
Буркин до сих пор жив, ему восемьдесят два года, старик по прежнему работает художником в академическом театре драмы Ярославля. Встречаемся мы каждый год, в мае, в Кубинке.
В Германии я был минувшим летом. Дядя отвел меня на кладбище, где похоронен подполковник Грейм. На его могиле — плита серого гранита, имя, годы жизни и контурное изображение ордена Pour le Mérite.
Оба танка Panzerkampfwagen VIII «Maus», «оливковый» и «камуфляжный» как и прежде находятся в музее бронетехники. Два памятника истории Второй мировой войны.
Истории, о которой мы знаем слишком мало.
http://secrets-of-wwii.blogspot.com/201 … -maus.html
Отредактировано RR_Val (2011-07-25 10:29:39)
