На войне одинаково страшны любые не то что годы, но и каждый из её отдельных дней, когда человек находится под угрозой смерти или увечия  в любое мгновение воздействия оружия противника. У человека всего одна жизнь, и не имеет значения какой это год, день или даже минута войны. Да и никто из погибших или  покалеченных не мог знать, когда и чем эта война закончится.
Как теперь хорошо известно, последнее для наших войск окружение двух армий с гибелью даже старшего комсостава корпусного и дивизионного начальства (что уже там говорить о рядовых!) случился буквально за неделю до капитуляции немцев (под Баутценом при попытке прорыва нашей 52-й и 2-й армии Войска Польского к Дрездену). Чем для погибших там в конце апреля 45-го их последние минуты отличались от таковых для погибших в котлах 41-го?
Отец провел на передовой почти два года с "прогулами" на два госпиталя с лета 43-го до конца войны. Так, по его словам, наиболее страшные бои были как раз в 45-м году. А самое страшное, что он видел за войну — это картины мест, по которым прокатился "каток" немецкого прорыва из Франкфуртско-Губенского (Хальбского) окружения немецкой группировки, отрезанной от Берлина в результате прорыва нашими войсками немецкого фронта на Одере как раз в р-не Зееловских высот. Эта группировка прорывалась на запад севернее Котбуса по тылам наших войск, круша на своем пути все живое, включая и госпиталя с ранеными и медперсоналом. Терять там немцам уже было нечего. Они там шли буквально по трупам своих солдат и наших солдат тех дивизий, что швыряло под этот "каток" наше командование пытаясь удержать этот прорыв.

Это вполне могли быть умершие в медсанбате или полевом госпитале раненые (которых закапывали хорошо, если в кальсонах). А какое обмундирование могло быть, к примеру, на огарках танкистов, извлеченных из сгоревших танков?