Ребят,вы меня извините хотя я -человек дисциплинированный,жена и мать военного,но вот этот дебилизм понимаю с трудом...мало того---меня это просто бесит....     --вот эти все патрули,вылавливания солдат...как всегда---ты в чём-то виноват   человек-на последнем месте...а на первом---штампики,галочки,отчёты....
мне попались замечательные воспоминания о Бресте одного заменщика...сейчас дочитаю и выставлю...

Отредактировано Татьяна (2011-01-20 22:44:35)

Автор воспоминаний описывает Брест в мае 1987года....я уже к тому времени  полгода прожила в Бурге и в мае ехала в Союз на сессию....
Может быть тем,кто служил срочную в ГДР,не очень интересно будет читать этот рассказ...на меня же нахлынула такая ностальгия!!!!я очень любила  последние часы на вокзале в Бресте перед поездом "Брест-Магдебург",там была какая-то своя атмосфера...не помню ни одного случая,чтобы мне кто-то нагрубил из работников вокзала...всегда вспоминаю,что пожилые нянечки в комнате матери и ребёнка(с сыном-грудничком ездила на сессии в Союз) были вежливые и добрые...тоже самое могу сказать и о продавцах,парикмахерах на вокзале.Но всегда чувствовала,что они нам-ГСВГэшникам завидовали....А как нам было не завидовать???все были молодые,счастливые,довольные...Ок!!!!Опять увлеклась...
Ещё одни воспоминания о Бресте...о городе,где собиралась каста "своих"--каста ГСВГэшников для того,чтобы в очередной раз пересечь границу и оказаться в этой маленькой стране--ГДР,которая была для нас временным местом жительства и сейчас ,вспоминая те годы,мы понимаем,что это было наше лучшее время....
varvar.ru/arhiv/texts/ignatychev2_1.html
Варварские тексты: Игнатычев Сергей Анатолиевич. О Германии и о себе
БРЕСТ

 

Комфорт европейской жизни неожиданно начинался в Москве. Главный, престижный, как я потом узнал, поезд ГСВГ - Москва-Вюнсдорф отправлялся удобно вечером и прибывал в Брест не рано утром. Пассажирами в вагоне были в основном офицеры и их семьи, те самые люди в «униформе» ГСВГ, в голубых курточках, как потом мы с женой весело окрестили их «мальчики в голубом». Народ был непривычно доброжелателен, не груб, даже обычного поездного пьянства не было видно. Попутчики снисходительно отвечали на мои вопросы зеленого заменщика, при этом некоторые громко и печально вздыхали и говорили , что им скоро обратно в Союз. Это странно звучало в поезде, который мчался по бескрайним лесам СССР, и до границы было еще далековато. Но старожилы ГСВГ уже душой и мыслями уже были «там». В поезде все были равны, и полковники и молодые лейтенанты, все были радушны, как будто плыли в развлекательный круиз. Я жадно впитывал разговоры молодых мамаш о немецких госпиталях, какие-то байки про неведомые «гаштеты», стараясь не надоедать, спрашивал собеседников обо всем в ГДР. Все чаще разговоры собеседников сходились к Бресту, основному пограничному переходу в Европу из СССР.

Брест был советской Родиной, он был главным рубежом в жизни людей, населявших загадочную страну ГСВГ. Брест был то, что все эти милые люди в поезде вокруг меня называли «Союз». Мир поделился в моем сознании на две части, весь незнакомый, пугающий и очень привлекательный в своей загадочности мир и «Союз», куда мы возвращались к привычной, скучной и сероватой советской действительности. В далекие 80-е никто не делил Брест на российский и нероссийский город. Если Минск твердо ассоциировался с БССР, где жили доброжелательные (по слухам) славянские люди, ВИА пели хорошие песни, и, вообще, водились прекрасные дикие зубры, то Брест был абсолютно советский (читай – русский) город. Это был город военной славы, город мужественных пограничников и оплот всей нашей советской страны.

Но главное – это граница. Граница для нас, советских до дрожи, людей была символом. Ее охраняли. защищали и переходили на гране смерти. Всегда что-то было заманчивое и таинственное в «приграничной полосе», «дозоре» и самих пограничниках с их умными собаками. Позже, на Дальнем Востоке, я узнал, что они все такие же простые люди с своими проблемами, изрядно пьющие и помирающие от тоски на своих заставах. Добавляя таинственной привлекательности, среди молодых офицеров, (догадываюсь, и солдат тоже), ходили легенды, что на отдаленных заставах от скуки процветал настоящий «свинг» между молодыми семьями, хотя, наверно, всем тогда очень хотелось помечтать. Но в целом советская граница была на замке, и, вообще, над «Амуром тучи ходят хмуро...» .

Западная граница была священна. Ее переходили и нарушали больше всего. От этого она была еще более романтичной. Присмотревшись к карте, с удивлением замечаешь, что легендарный Брест стоит на границе почти родной социалистической Польши, и никак вооруженный до зубов империализм с этой стороны нам не угрожал. Брестская крепость удивила своими малыми размерами, а знаменитый подвиг защитников несколько померк для меня, когда я увидел живьем тактическую целесообразность такой обороны. Памятники и мемориал оказались едва ли не больше самой крепости. Все это напоминало размер подвига и его воспитательную роль, развитую идеологами КПСС.

Утро, Брест, Брест...Брест! Я в Бресте! Дальше неизвестность, соблазны, сладкая жизнь и даже, возможно, буржуазные удовольствия. Я стоял у открытого окна поезда, вдыхал замечательный, чистый, лесной воздух, мельком рассматривая малопривлекательные пригороды города с кривыми черными заборами и вросшими в землю покосившимися избами белорусов. В то утро в поезде мне в двадцатый раз со смаком рассказали байку, почему нам надо менять колеса на вагонах в Бресте. История про то, как Петр Первый на вопрос придворных, не сделать ли колею на железной дороге шире, ответил вопросом «На хер, шире?» В первый раз анекдот о величине члена Петра I звучал оригинально, но вскоре это стало надоедать, однако, поскольку рассказывающим это доставляло удовольствие, я терпеливо улыбался этому шедевру юмора из ГСВГ.

Вокзал Бреста был вторым чистым местом на советских железных дорогах, которое я видел. Большое светлое здание в классическом вокзальном стиле было убрано, хорошо пахло, и было достаточно оживлено. Очевидно, что желающих выезжать за границу в советской стране было больше , чем мне всегда казалось. Подъезжая к Бресту, я знал, что нам надо будет проходить таможенный и паспортный пограничный контроль. Оказалось, что у меня был выбор как его проходить. Искренне подивившись такому неожиданному выбору, я узнал, что в Бресте можно сидеть в вагоне пока меняют колеса, и «погранцы» поставят мне печать о выезде прямо в вагоне. С другой стороны, я мог выйти без вещей, размяться, пройти паспортный контроль в зале и ожидать своего вагона на перроне на солнышке. Звучало это все странно. Выбор? На границе?? Оставить вещи??? До сих пор это кажется невероятным, вспомнив заплеванный прилет в Шереметьево, часовые ожидания на авто-переходах и «доброжелательность» представителей современной таможни и пограничных войск.

Армейская жизнь отличалась своим замечательным плановым подходом, и тогда мне, зеленому заменщику, еще рано было знать, что в поезде, ожидая, паспортного и таможенного контроля, оставались специальные люди. Сидя на чемоданах и узлах, набитых ограниченным к вывозу из СССР товаром, они решали свои дела с таможенниками быстро, привычно и без лишних свидетелей. С другой стороны, задвинув «подозрительный» чемодан поглубже, некоторые пассажиры наоборот покидали вагон, резонно полагая, что никто из таможенников сам не будет ворошить пирамиду из неподъемных узлов. Так или иначе, все проходило тихо, без вокзальных истерик и стрессов, характерных в наше новое неспокойное время. Тогда для меня было поразительно, что Советский Союз имел что-то, что могло интересовать людей за границей. Попутчики с готовностью пояснили, что ограничение распространялось на советские бытовые электротовары, которые немцы с готовностью покупали. (Немцы? Покупали??) Неожиданно загордившись этим «серым» советским экспортом, я начинал понимать, что впереди меня ожидают новые удивления, и, возможно, неведомый Мерзебург будет не совсем уж Лас-Вегасом после заката.

Стараясь не отставать от своих новых знакомых, я сошел на перрон вокзала, осмотрелся, и, не торопясь, двинулся в сторону зала выезда. Оказалось, что кроме пассажиров нашего поезда, там проходили паспортный контроль и другие пассажиры, и очередь собралась весьма приличная. И снова очередь вела себя на удивление доброжелательно и спокойно. Никто не лез, не реагировал на подошедших «занявших раньше», и истерического женского «вы здесь не стояли» не было слышно. Всеобщее внимание привлекала группа, стоявшая впереди недалеко от нас. Два молодых офицера в знакомых голубых курточках и белых штанах, очевидно, после веселой ночи в поезде, нарочито громко разговаривали со своей попутчицей, которую мне не было видно за спинами очереди. Молодой женский голос смешливо отвечал на ленивые «подколы» мужчин и очередь благосклонно слушала этот треп, явно продолжавшийся уже долго. Пройдя вперед, я рассмотрел громко говорившую женщину, которая, к моему удивлению, оказалась симпатичная, но далеко не юная хохлушка, которая сидела на чемоданах и, явно, пользуясь возрастом, подшучивала над слегка похмельными молодыми офицерами. Разговор веселых попутчиков стал как-то расстраиваться, когда вся очередь от нечего делать ловила каждое гулкое слово, не напрягаясь на собственные разговоры.

Далее произошло нечто, что в то время убедило меня в неоднозначности советской человека. Один из собеседников громко спросил женщину – куда она едет-то?

«К сыну еду!», ответила с гордостью та. «Куда к сыну-то?» , спросил офицер, явно готовый незлобно подколоть собеседницу, очевидно оказавшуюся значительно старше своего вида.

«Куда-куда?», ответила хохлушка, «Во Франкфурт-на-Майне, куда же еще?!»

Немая сцена. Мир остановился. Очередь бросила свои разговоры и все застыли, как будто увидели змею на полу. Никто не двинулся. Оба офицера страшно покраснели, отпрыгнули от женщины на 2 метра , и остолбенело, стояли уже вне очереди. Очередь пришла в себя, и молча, как на похоронах двинулась дальше. Всеобщее презрение к двум молодым офицерам было настолько ощутимо, что они, смешавшись, повернули и исчезли в полутемной глубине вокзала. Мы, не обсуждая увиденное, как невольные свидетели тяжелого и неисправимого преступления, молча, прошли паспортный контроль, и вышли на залитый теплым солнцем перрон.

В течение многих лет я вспоминаю эту немую сцену и всегда задаю себе вопрос – чего было в этом молчании толпы больше – ненависти, страха, или просто черной зависти? Однако, для меня, начинающего постигать многокрасочность мира, этот случай был наглядным свидетельством, что не все так было едино в головах идеологически подкованных советских людей.

 

Облегченно вдохнув весеннего лесного воздуха, я отбросил сомнения и осмотрелся. Чистый вокзальный перрон уютно подпирал монолитную стену здания, вдоль которой расположились первые семейные пассажиры. Я с интересом обнаружил, что следующий перрон был отделен от нас легкой металлической сеткой высотой метра два. Кто-то из моих попутчиков с небрежностью знатока бросил – «А, там, «нейтралка!» . В ответ на мое недоумение снисходительно пояснили, что там нейтральная полоса, куда приходят поезда из Европы. Для меня, не очень знакомого тогда с понятиями таможенной и пограничной зон вокзала, «нейтралка» звучала магически. Стараясь не выглядеть дремучим, я не стал далее расспрашивать о сем явлении, про себя недоумевая: как может ПОГРАНИЧНАЯ зона быть огорожена хлипкой сеточкой? Я, как нормальный советский человек, представлял границу в виде хорошей «берлинской стены» с пулеметными вышками. Пока я на глаз оценивал высоту сеточного рубежа, со стороны Польши прикатила электричка и из нее стали выходить люди.

В 1987 году такое смотрелось диковато. Без шума и пограничного шоу на обычный вокзал пришла простая, родная, рижская электричка, и из нее повалил сероватый народ, на вид простой и советский. Интересно, что узлов и непомерных чемоданов у них не было, что не наводило на мысль о мешочниках с их китайскими матрасными баулами 90-х годов. Не выдержав, я снова обратился с вопросом и получил еще более загадочный ответ – «А, они там работают!».

Не найдя логического объяснения такому уж совсем выходящему за рамки моего понимания явлению, как местная трудовая миграция, я перестал мучить себя вопросами и полез в вагон, который тихо подкатил к нам, обвешанный строгими, застегнутыми проводницами. Забравшись на верхнюю полку своей плацкарты, я высунул нос в приоткрытое окно, и с внутренним трепетом приготовился к своему первому пересечению сухопутной государственной границы СССР.

 

 
и про Польшу немного....
 

1.5 РЖЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ

 

Черные, кривые избы последних километров советской земли не радовали глаз проезжающего. Я отметил про себя, что в Подмосковье дома выглядят получше, и, в то время еще не видевший жуткие черные городишки Забайкалья, так и не смог объяснить, почему белорусские постройки имели такой мрачный, черный вид. «Земля, тут, должно быть, такая», подумал я про себя, приготовившись к переходу пограничного Буга.

Поезд тащился медленно, и несколько километров пути заняли около получаса. Наконец ландшафт пошел вниз, кусты поредели, и показалась река Буг. Мост, по которому осторожно шел наш поезд, был открытым, без каких-либо признаков охраны, пограничников с автоматами наперевес, как на всех советских плакатах, и колючей проволоки с противотанковыми ежами. Под мостом, на крошечном песчаном спуске у воды одиноко стоял знаменитый полосатый столбик с цветной гербовой табличкой. При всей затасканности образа, медленно уплывающий назад столбик выглядел очень символично.

Под медленные, гулкие удары колес по железному мосту поезд втягивался в Польшу. Неожиданно вагон наполнился многоголосым, радостным шумом, раздавались громкие возгласы пассажиров и какая-то всеобщая облегченная возня.

Женщины улыбались, мужики хохмили. На столе появились, откуда ни возьмись, бутылки и снедь. Меня быстро пригласили к столу выпить за выезд с родины. Сильно удивившись, в который раз в этот тяжелый день, я с интересом наблюдал поразительное изменение в лицах людей. Все было странно, и радость, что уехали из СССР, хотя бы на время, и немецкие бутылки ликера на столе. Подозревать, что русские люди тащат с собой импортные, привезенные ими же с собой бутылки через месяц отпуска, я отказывался! Только со временем я узнал, что заменщики в Союз в последний свой отпуск специально тащили с собой заветную сладкую бутылочку, чтобы распить при въезде в Польшу, чтобы последний немецкий год был не такой тоскливый. Эдакий дембель наоборот! Остальная импортная выпивка появилась в вагоне уже после стоянки в Варшаве, когда ушлые шмекера и им сочувствующие мотались на вокзал и покупали немецкое спиртное, с готовностью припасенное предприимчивыми поляками, в вокзальных буфетах за рубли. Настроение было прекрасное, люди вокруг просто замечательные, и, вообще, кажется, начинал мерцать заветный Лас-Вегас. Мои уже родные попутчики без всяких вопросов заваливали меня полезной информацией, попивая вкусный поездной чай из стаканов с оловянными подстаканниками, смаковали подробности немецкой жизни, и к концу дня я был вполне подготовлен к нелегкому существованию в ГСВГ, которое уже не казалось таким страшным и загадочным. Тем временем поезд катил по равнинам ПНР. ......

А пока все было в порядке, мы катились майским солнечным днем 1987 года по братской Польше. Сразу после пересечения Буга за окном поплыли аккуратные, белые коттеджи поляков. Уютные европейские постройки, преимущественно каменные, под черепичной крышей, окруженные садиками и аккуратными посадками. Здесь противоречие стало непреодолимым! Я не стал делиться своими наблюдениями с окружающими, дабы не выглядеть подозрительно, но разница была слишком заметной. На расстоянии 10 км друг от друга, при полной идентичности географических условий, кривые избы Белоруссии не имели оправдания! Можно много говорить о времени и политической ситуации, но я ясно увидел разницу в невидимых людях, живших в этих разных домах.

Именно эти белые, яркие польские домики, ясно увиденные мной из окна поезда Москва-Вюнсдорф в 1987 году стали первым толчком сознания о необходимости покинуть свою родину, потому что мы просто не сможем так жить никогда....

 

На вопрос был ли я в Польше, я всегда затрудняюсь ответить. Был, и не был. Проезжал на поезде из ГДР и обратно в течение трех лет. Был? Вроде. Проездом, понимаете. Остановка в Варшаве не интересна. Вокзал закрыт, видов впечатляющих нет, даже город проезжали как-то неживописно! Единственно, что помню – сталинская высотка, аналог московских, на горизонте, над крышами безликих блочных домов. Сельская часть Польши выглядела намного привлекательней. Народ из окна поезда выглядел достаточно блекло, а знаменитые польские красавицы почему-то нам не попадались. Единственным и колоритным представителем польских служб был польский таможенник, или пограничник, черт их разберет! Иногда в вагон заходил немолодой европейского вида мужчина в темной форме и фуражке с большим, черным кожаным кофром через плечо, в котором раньше фотографы носили свои камеры. Поляк молча и терпеливо пробирался через раскинутые, висящие тела пассажиров плацкарты, перешагивал через узлы и детей, как будто, целью его путешествия было пройти через препятствия. Обычно он ни к кому не обращался и не останавливался, однако, как я потом наблюдал, был мишенью «подколов» и шуток, в основном, со стороны молодых шалопаев-вольняг и прапорщиков. По легенде, объемистый кофр польского служащего был наполнен замечательным товаром, предназначенным для нелегальной продажи в поезде за рубли и марки ГДР советским гражданам. Рассказывали, что товар был разнообразен – от темных очков и жвачки, до женского белья и эротических игральных карт. Бесплатным развлечением было поставить себе в паспорт замечательную трехцветную печать о въезде в Польшу. На память для коллекции. Сам был позже свидетелем, как зазевавшаяся дамочка из заменщиц гонялась за поляком по всему поезду, чтобы поставить печать на память.

Однако, польская служба работала! В одной своей поездке, проезжая Польшу, я увидел такую сцену. Компания молодых офицеров весело ехала в Союз, резвились в вагоне, плотно общались с молодой и симпатичной вольняжкой. Что-то разговор их перешел на паспорта, и девчонка обмолвилась, что не помнит, куда паспорт положила. Слово за слово, компания развалилась, девчонка обиделась на что-то, или что еще произошло, но общаться к неудовольствию мужской половины они перестали. Неожиданно появился поляк-таможенник. Молча, как обычно, он пробирался через вагон, когда один из молодых шутников показал ему на их знакомую девчонку, и тихо сказал, что у нее нет паспорта. Никто и не ожидал, что поляк среагирует. Прекрасно понимая русский, и, вероятно недовольный «подколами» со стороны пассажиров, он развернулся и обратился к, молча сидевшей девчонке по-русски с решительным требованием показать паспорт. Та, принимая поляка за часть надоевшей игры, ответила не очень вежливо, однако, поляк и не думал уходить. Поезд шел себе, и у него была масса времени. Девчонка испугалась, съежилась и нервно стала копаться в своих сумках. Вагон затих, понимая, что игра зашла явно далеко. Паспорта не было, девчонка заревела, поляк стоял на своем твердо, и горе-шутники решили исправить ситуацию. Подвалив к служивому, они решили замять дело, как водится, «поговорив с командиром». Однако гаишный прием не прошел, и поляк уперся. Мужики растерялись, и чувствуя осуждение всего вагона, понуро потащились за поляком и зареванной девчонкой куда-то в другой вагон. Не было их долго, вернулись они все молчаливые и тихие, так и проехали до самого Бреста, где исчезли из поезда, но о них уже никто не вспоминал.

Это мои воспоминания о давней поездке с мамой, которая случилась в середине 70-х...
Мне кажется, наши воспоминания во многом зависят от внутреннего настроя  человека, от его эмоционального восприятия мира. Думаю, еще и оттого, кто мы в душе- романтики или циники. Богат ли наш внутренний мир или беден.  Что мы чувствуем сейчас. Какое у нас настроение. Факторов очень много. Это может быть и мгновение , во власти которого мы находимся...

Отрывок из  «Долгая дорога домой»:

    ….Как мы доехали до Москвы, я не помню. В моем сердце этот переезд не оставил следа.. За исключением того, что на протяжении всего пути, на остановках,  я опять , как в  далеком детстве, видела этих замечательных старушек, которые, в ожидании транзитных поездов, выходили, скорее выбегали на перрон, и предлагали пассажирам всю ту же картошечку и соленые огурчики....  Ох, давно это было...
    И вот мы уже в Москве, садимся на поезд, который мчит  нас дальше в Вышний Волочок. На Родину моей Мамы.  Городок этот находится между Москвой и Ленинградом. Там зарождались наши Корни...
  Это была удивительная поездка. До сих пор все стоит перед глазами! Едем на поезде, совершенно глухие места, кругом леса и озера, потрясающее зрелище для человека, видевшего перед собой одни степи  довольно долгий промежуток времени. И  вдруг как в сказке! Среди этого бесконечного множества огромных деревьев, таких зеленых, насыщенно -зеленых,  стоят вот такие темные, почти черные бревенчатые избушки, которых не коснулись ни пила, ни гвозди. Веками люди жили в этих домиках. Помню на меня тогда зто такое потрясающее впечатление произвело!. Эти домики «срубленные по- черному»!
Вдоль всей дороги, пока мы ехали, они попадались нечасто: то здесь вынырнет из-за деревьев, то там утонет под зеленой кроной, что видна только крыша. Я стояла у вагонного окна, а ощущения таковы, словно я стояла у огромной картины на которой прослеживалась целая жизнь целой эпохи, давно минувших дней. Жизнь со своими тревогами, со своими заботами, радостями.. Нет, меня не пугала мрачность этих домиков, наоборот, было в них что-то загадочное, волшебное. Меня неумолимо притягивало к ним, я не могла отвести глаз...
Чувствовалась какая-то мощь, сила во всем этом, которая заставляла меня смотреть и смотреть.... А может быть перед глазами вставали картины моего далекого детства? Думаю, да....  Конечно, да,... детство... волшебное, прекрасное и неповторимое....
Обнимая взглядом эти Родные и прекрасные просторы, я прошептала вдруг вспомнившиеся мне строчки:    «… Там русский дух... там Русью пахнет...»...

Отредактировано Svetlana (2011-01-21 10:05:30)

В банке Темплина декларацию дыроколом начали пробивать только в начале 90-го  , до этого ставили штампик , который благополучно исчезал в алхимических лабораториях каптерок