Бродя по просторам инета наткнулся на сайт Владимира Ведрашко, кто не знает, кто он краткая справка:
Владимир Ведрашко, главный редактор издательства "Права человека".
Начинал помощником режиссера в редакции программ для детей на Центральном телевидении. Срочную службу проходил в советской армии в Германии. В 1982 году закончил факультет международной журналистики МГИМО, работал в международном отделе газеты «Правда», с 1988 по 1991 год — корреспондентом в Румынии. С 1991 года — редактор и корреспондент в еженедельниках «Совершенно секретно» и «Век». С 1994 года — главный редактор журнала для неправительственных организаций «Правозащитник». Учредитель издательств «Права человека», Human Rights Publishers — в Москве и Праге. С 2000 года — автор рубрик и передач о правах человека и гражданской практике в России и других странах, с 2007 года — редактор отдела новостей Русской службы Радио Свобода (Прага). Так вот он мало того, что служил в Германии, он проходил службу в нашей части вч пп 60524 в г. Бад Фрайенвальде. Я написал ему письмо и он любезно согласился на перепечатку своих публикаций, всё, что касается ГСВГ. По его просьбе даю ссылки откуда был взят материал, я публикую их здесь: http://www.hrpublishers.org/ - сайт издательства "Права человека" и ещё ссылка http://www.vladimirvedrashko.com - это личный сайт Владимира Ведрашко.
Публикую его воспоминания из рубрики "ВЧ/ПП 60524":

                                                        "Бад-Фрайенвальде"
В 16-й гвардейский мотострелковый полк, который дислоцировался в Бад-Фрайенвальде, я попал по призыву в 1975 году. До этого, после школы, успел поработать полтора года на телевидении – помощником режиссёра и два раза провалиться на вступительных экзаменах в институт. Поэтому когда мне исполнилось 18 лет, то по закону я должен был отслужить два года в армии (или, если попал бы на флот – то три года). Так совпало, что мне действительно хотелось служить в ГДР. Служба за границей, как казалось, сочетала возможность посмотреть мир с желанием пройти через армию. Из Москвы призывников привезли в Тамбов. В этом городе – примерно в 500 километрах от Москвы - находился большой сборный пункт, откуда новобранцы отправлялись к месту службы. Ждать отправления пришлось, кажется, пару дней. Ожидание было чем заполнить – у меня в сумке был апрельский номер журнала «Иностранная литература» с романом швейцарского писателя Макса Фриша «Назову себя Гантенбайн». Назову себя Гантенбайн – говорил я себе в последующие два года, пытаясь иногда представить себя «другим», попытаться посмотреть на происходящее со стороны.
Армейская служба поворачивалась ко мне теми сторонами, о которых я прежде не слышал, не знал, не задумывался. Это и делало службу интересной. Во Франкфурте-на-Одере – там тоже находился большой сборно-распределительный пункт - нас разбирали «покупатели». Так я узнал первое жаргонное слово, которым называли офицеров, прибывших за новобранцами. К нашей группе подошёл молодой интеллигентного вида лейтенант, осмотрел нас и предложил повторить за ним – постукивая по любому предмету – определённый ритм. Те, у кого это получилось лучше, попали к лейтенанту в роту связи 16-го полка. Начались занятия по азам радиотелеграфной подготовки. Телеграфный ключ, азбука Морзе... Мне всё больше нравилось то, что похоже и на музыку и в то же время является важной информацией, телеграммой, командой…
По утрам была зарядка, пробежка (у нас говорили «кросс»), завтрак, были и «теоретические занятия» - о международном военно-политическом положении, об организации боевых частей, о вооружении. Некоторые занятия проходили в так называемой «ленинской комнате», где стоял бюст Ленина, а на стене висели плакаты идеологического содержания (что-то вроде «СССР – оплот мира» и «Солдат, ты охраняешь передовые рубежи социалистического содружества»). Был там и телевизор, но я редко видел его включённым. Молодым солдатам было положено засыпать сразу. Старики позволяли себе ещё послушать транзистор. Любимой радиостанцией была «Радио Люксембург» - там можно было послушать Рода Стюарта, Донну Саммер, «Куин»…
В первые недели я вёл дневник, делал записи в маленьком блокноте. Но однажды наш командир – тот самый интеллигентный лейтенант – увидел мой блокнот и разорвал его. По его словам, личные записи могут содержать военные секреты. Мы уже прослужили несколько месяцев, когда однажды после отбоя сержант с нижней койки ударил меня – довольно сильно – ногой через матрас на моём втором этаже и приказал:
- Режиссёр (почему-то ко мне прицепилось это прозвище), слетай мухой в каптёрку и принеси «старому» чайку. Одна нога тут – другая там. Я опешил, но принёс чаю «старичку». Видимо, сделал я это как-то особенно хорошо, потому что в следующий вечер история повторилась. Иногда «старичку» не спалось, и тогда он будил меня среди ночи и посылал за чаем. Мне очень скоро это надоело. И я ему об этом сказал. В результате – несколько последующих недель провёл, чистя солдатский сортир. Ход службы явно надо было менять. Встретив одного из своих московских товарищей, который служил в комендантском взводе, я спросил: а не надо ли кому-нибудь, чтобы какие-то важные бумаги быстро печатались на машинке или писались красивым почерком? Вопрос был «в десятку» - и ответ тоже. Так закончилась моя служба радиотелеграфистом. И началась жизнь «штабной крысы»: писание приказов, заполнение ведомостей, относительно свободный график работы и – самое желанное – возможность оставаться в кабинете и читать журналы и книги из нашей довольно хорошей полковой библиотеки. Но желание получить свою долю армейской «романтики» сохранялось. Я просился ездить на учения, стрелял, бегал, метал гранаты, смотрел на мир из мотоциклетной коляски или из штабной зарешёченной машины (с аппаратурой связи), или из бронетранспортёра. Нам было весело, мы «играли в войну»… Правда, ощущение «игры» иногда пропадало, потому что в наших руках было не игрушечное оружие. А количество железа, брони, моторов, вертолётов и самолётов над головой настраивало на очень серьёзный лад… Позднее я понял: чтобы представить себе войну как событие, «противное человеческой природе» (так Лев Толстой говорил о войне), надо побывать на войсковых учениях с боевыми стрельбами, желательно – крупных учениях.
Был один эпизод, который, почему-то стал для меня главным из всех эпизодов армейской службы. Однажды наш батальон остановился на привал в лесу на краю полигона. Шёл дождь, вода проникала под тент в кузов грузового автомобиля, где я пытался устроиться на ночь между миномётами. Мой напарник охранял машину, позднее я должен был его сменить. Подошло моё время, я выпрыгнул на землю и стал прохаживаться возле машины. И вдруг услышал еле различимую детскую речь – немецкую. Потом увидел мальчика лет десяти, который с мамой и папой шли по лесу и что-то высматривали под ногами. Наверное, они вышли за грибами или ягодами. Поскольку они смотрели на землю, то не заметили, что подошли совсем близко к военному лагерю. Потом, увидев палатки и машины, они спокойно, не останавливаясь и не выразив никакого удивления, чуть отвернули в сторону и продолжали свою прогулку. И я вспомнил, как в детстве с мамой и папой ходил утром в лес. И подумал: а что если бы мы тогда в подмосковном лесу, собирая грибы или ягоды, увидели бы немецкие военные машины, палатки, немецкого часового с автоматом… Как бы мы это ощутили?
Я понимал, что наши войска в ГДР – это следствие войны, что «так надо». Но мальчик и его родители – тогда году в 1976-м – не участвовали в войне, которая закончилась 30 лет назад. Они у себя дома, у них – своя жизнь… Почему в этой их жизни, в этом их лесу – должны быть вот эти машины, эти палатки с солдатами, которые сейчас проснутся и начнут что-то рыть, что-то рубить, что-то говорить, начнут стрелять… Мне в тот момент совершенно явственно стало понятным, что не эта немецкая семья «необычно» смотрится рядом с нашим лагерем, а что этот наш лагерь – смотрится чужим и ненужным в этом лесу, где мальчик с мамой и папой собирают грибы или ягоды. Иностранный военный гарнизон - естественно, изолированная территория. Но возможность выйти в город, всё-таки, была. Это можно было сделать с офицером или сержантом. Зачем мы ходили в город? Ну, прежде всего, в банк. Дело в том, что солдаты правдами и неправдами получали из Советского Союза небольшие деньги – в конвертах с письмами. Или кто-то из отпускников привозил от твоих родственников какие-то деньги. (Кстати, в отпуск мало кого отпускали – это происходило либо в связи с болезнью родителей, либо – за особо «отличную службу».) С полученными деньгами можно было пойти в банк и поменять их на марки ГДР. Но для этого у тебя должна быть справка, что ты эти деньги провёз через границу. Я могу ошибиться в точной сумме, но, кажется, речь шла о том, что по одной справке можно было поменять 30 рублей и получить за них – тоже не могу точно вспомнить – возможно, 100 марок ГДР. Естественно, русских денег у нас было иногда больше, чем 30 рублей – хотя бы из тех же писем. А справок не было. Так вот, мы эти справки намастерились писать от руки: они были очень похожи на отпечатанные типографским способом, мы там указывали даже какие-то технические буквы и цифры, которые присутствовали на настоящих справках. Верхом же нашего искусства была вырезанная вручную круглая печать. Я не знаю, видели ли работники банка эти маленькие подделки, или закрывали глаза на наши хитрости – это надо бы спросить у самих работников банка. Но понятно, что «бизнес» наш был незначительным, марки были нужны лишь для того, чтобы купить что-то поесть или приобрести подарок родным перед возвращением домой. Впрочем, удавалось «скопить» и купить что-нибудь действительно существенное – пару обуви для себя или плед для мамы. А ещё у нас в полковом киоске продавали книги, каких в Москве нельзя было найти. У меня до сих пор хранятся «Сказки Шарля Перо», купленные в киоске нашего гарнизона в Бад-Фрайенвальде.
Что касается солдат немецкой армии, я не припомню за два года службы никаких «братских» отношений, никакого сотрудничества. Наверное, офицеры обеих стран встречались между собой, но я этого не знаю. Другое дело, что к нам в полк приезжали местные молодежные самодеятельные коллективы, которые выступали для нас. Запомнилось, как немецкие школьницы надували щёки, играя польки и вальсы на духовых инструментах. В моей прежней жизни я такого не видел. Думал, что духовой оркестр – это дело исключительно мужское, маршевое, торжественное. Самое главное, что интересовало меня в Бад-Фрайенвальде – это облик города и облик его жителей. Заграничная жизнь явно отличалась от нашей советской – поэтому она и была интересна. Разговаривать мне ни с кем не приходилось, я не знал немецкого, и выучить его во время службы солдату было почти невозможно. Но у меня был фотоаппарат. И я щёлкал всё, что попадалось в поле зрения. Плёнку, конечно, приходилось экономить. Поэтому фотографий получилось не так много.
Хорошо помню: главное, что меня интересовало в Бад-Фрайенвальде – это сам облик «заграничного» города и его жителей. Здешняя жизнь слишком отличалась он советской – поэтому она и была интересной. К сожалению, разговаривать ни с кем не приходилось, я не знал немецкого, а выучить его во время службы солдату было невозможно. Но у меня был фотоаппарат. И я щёлкал всё, что попадалось в поле зрения.
Жители Бад-Фрайенвальде были в большинстве своём приветливы и открыты. Мама с ребёнком не опасалась остановиться, чтобы, улыбаясь, попозировать мне для фотографии. Однажды я посадил гулявшего с одногодками мальчишку к себе на плечи, надел на него фуражку, и мы позировали моему товарищу с фотоаппаратом. Было ясно, что родители не предупреждали детей: мол, держитесь подальше от советских солдат. На одной из улиц мои друзья, с которыми мы вышли в город – прогуляться, посмотреть на витрины и помечтать о том, как уже совсем скоро снимем с себя военную форму – сфотографировались на фоне красивой виллы. Она мне показалась похожей на дома в сказках Андерсена. Так она и запомнилась мне – как сказочный образ, бесконечно далёкий не только от образа солдатской казармы, но и от образа московских домов в районе, где я жил.

Был и другой опыт. Я ехал на учения и сфотографировал крестьянина, ехавшего в телеге, которую тянула лошадь. Он заметил меня и двумя пальцами показал на шею. Я это понял так: вы нам уже надоели по самое горло.

Прага, апрель 2012

Закат красной звезды

Юрий Векслер, Андрей Шарый
Эфир Радио Свобода 17 февраля 2012 г.

К концу 1980-х годов численность Группы советских войск в Германии, размещенных в советской зоне оккупации по итогам Второй мировой войны, составляла почти полмиллиона человек. В составе этой группы к моменту, когда в 1989 году советское руководство приняло решение о выводе войск с территории ГДР, было почти восемь тысяч танков. Советские солдаты стали возвращаться домой в 1991 году, и к концу зимы 1992 года — двадцать лет назад — кампания по ликвидации Западной группы войск (две танковых армии, три общевойсковых и одна воздушная) набрала полный ход. Научный руководитель берлинского музея ГДР Штефан Волле, соавтор (вместе с историком Илко-Сашей Ковальчуком) книги «Красная звезда над Германией. Советские войска в ГДР» рассказывает о том, какие следы пребывания Группы Советскоих войск в Германии остались сегодня — как материальные, так и в памяти населения.
Штефан Волле: В Германии после ухода Советской Армии начала действовать программа конверсии, согласно которой бывшие военные объекты по возможности приспосабливали для нужд гражданского населения. Это была всеохватывающая и дорогая программа. В первую очередь она касалась казарм, в которых жили советские солдаты. Следы их пребывания были полностью убраны. В этом не было никаких идеологических причин, а только практические, нужно было привести эти старые здания в порядок и найти им современное применение. Большей частью в них теперь находятся различные государственные службы. Все эти казармы были казармами и до 1945 года, в них были расквартированы солдаты вермахта, сами же здания из красного кирпича были частично построены еще в кайзеровские времена, между 1880 и 1890 годами. Конверсия была проведена и в отношении всех полигонов, танковых и артиллеристских стрельбищ, военных складов, в том числе подземных.
Конверсия охватила и жилые здания военных городков, где жили офицеры и их семьи. Поэтому найти там что-то, напоминающее о пребывании группы советских войск можно только случайно. В первые годы после ухода советских войск в оставленные здания проникали любопытствующие, искали для себя сувениры, но одновременно и разрушали многое окончательно в этих зданиях. Исключением относительно долгое время была территория в Карлсхорсте, где располагалась прежде штаб-квартира КГБ. Этот участок приобрел некий маклер и снес все постройки, а потом начал там строить жилые дома. Новый собственник был человеком, интересовавшимся историей, и обратился ко мне и моим коллегам с предложением посетить и осмотреть территорию. Мы провели подробное фотографирование.
Подытожив, могу сказать, что мир Группы советских войск в Германии — это исчезнувший мир, который остался только на фотографиях и в каких-нибудь предметах в частных коллекциях. Остались только мемориалы советских войск и военные кладбища, уход за которыми по межправительственному договору осуществляют власти Германии за счет своего бюджета. Если говорить о памяти населения, то следует отметить, что в основном советские военные были изолированы от населения, за исключением случаев оказания помощи, например, при наводнениях. Поэтому присутствие советских войск осталось в памяти без негативных проявлений, разве что считалось, что следует опасаться советских военных машин и уступать им дорогу. Те, кто жили вблизи полигонов и стрельбищ, рассказывали о том, насколько расточительно и безответственно обращались советские солдаты с техникой, бросая подчас в лесах боеприпасы, но и это в порядке программы конверсии уже давно убрано отовсюду.
Отношение же населения ГДР в целом к советским оккупационным силам было скорее позитивным, во всяком случае, более позитивным, чем в других так называемых братских странах — Польше, Венгрии или Чехословакии, потому что в ГДР у Советской армии был нимб славы освободителей от фашизма. Все знали, что это освобождение потребовало от русских колоссальных жертв, поэтому в Германии никому в голову не приходит и не придет демонтировать какие-бы то ни было советские военные памятники, как это иногда происходит в других странах. А еще граждане бывшей ГДР знают, что мирная революция, объединение Германии и сам мирный уход советских оккупационных сил не был бы возможным без доброй воли русских, в частности, без доброй воли Михаила Горбачева. Это тоже остается в памяти и вызывает чувство благодарности. Мы в ГДР мирно попрощались с русскими, попрощались без ненависти. Мы были рады, что русские ушли, но помним, что они не ушли бы, если бы на то не было бы доброй воли советского руководства.
Обозреватель РС Владимир Ведрашко 35 лет назад проходил срочную службу в 16-ом гвардейском мотострелковом полку (вч/пп 60524). В 2012-ом Владимир вновь посетил свой бывший гарнизон:
Владимир Ведрашко: Гарнизон находился в городе Бад-Фраейнвальде, примерно в шестидесяти километрах к северо-востоку от Берлина. Я недавно туда съездил и посмотрел, что осталось. Из восьми казарм достаточно крепкой постройки, вероятно, начала ХХ века, семь хорошо отремонтированы и образуют жилой квартал. А одна казарма (в которой, так уж совпало, размещался мой батальон) разрушена, обгорела, очевидно, ждет своего часа. Полковая столовая — пожалуй, одно из главным мест во время службы — стоит разоренной. Дорога к столовой, по которой мы маршировали с песней, приводит сейчас к руинам. Нет здания клуба, нет здания бани. Главная достопримечательность, которая ныне незаметна для человека со стороны — полковой плац. На том плацу, на котором, как свидетельствуют исторические фотографии, маршировали, строились и проводили занятия и парады еще войска вермахта, на котором и мы потом строились, на котором нам объявляли приказы, на котором мы учились строевому шагу, там сквозь асфальт проросли кусты, деревья. Догадаться о том, что здесь находились казармы советского полка, невозможно. Но жители города все еще называют это место «Кремлем».
— Когда вы служили в ГДР, Европа жила в совершенно другом политическом контексте, мир был другим, все было другое. С какими чувствами вы ехали в ГДР как солдат группы Советских войск в Германии? С какими чувствами вы возвращались?
Владимир Ведрашко: Мне хотелось служить в армии. Вот представьте: тебе 18 лет, ты едешь на передовые рубежи, ты читал про офицерскую честь и достоинство, про солдатскую доблесть и так далее. Ты хочешь посмотреть на это виденное лишь в кино братство, узнать, что чувствуют люди, когда у них в руках оружие… Все это в моей голове было. Но уже через несколько месяцев все это превращается в личные отношения с сержантом, который тебя ночью будит ударом ноги по твоей койке и требует: «Ну-ка, мухой слетал и принес „старому“ чайку». Вот так пару раз мухой слетаешь, у тебя ощущение солдатского братства и доблести пропадает. Два года службы, в определённой мере, превращаются в абсурд. Хотя, конечно, были отличные ребята и среди солдат, и были замечательные офицеры.
— Кем вы себя чувствовали в Германии: оккупантом или человеком, выполняющим интернациональную миссию, защищающим рубежи социализма?
Владимир Ведрашко: Всякие хорошие и большие чувства, всякие эмоции часто связаны с незнанием. Ты чувствуешь себя на передовом рубеже. Ты понимаешь, что всего тридцать лет назад здесь закончилась Вторая мировая война. Ты представляешь себе, сколько миллионов советских солдат здесь полегло. Это не может не волновать. Но когда все эти разговоры про противостояние двух систем и про то, что американцы стоят в Западной Германии сталкиваются с реальной боевой подготовкой, которая проводится так, как все проводится в России, в общем, пропадает ощущения осмысленного профессионального военного образования. Я начинал радиотелефонистом, очень хотел заниматься радио, но какое может быть отношение к службе и военной учебе, если ты часто сталкиваешься с «дедовщиной» и, если командир твоего взвода находит на твоём столе личный блокнот, рвёт его на мелкие клочки и демонстративно оставляет обрывки на том же месте. (Это было признаком соблюдения «режима строгой секретности»).
Советские гарнизоны в ГДР существовали в изоляции от местного населения. Тем не менее, у вас был какой-то опыт общения с восточными немцами или с военнослужащими Народной армии ГДР?
Владимир Ведрашко: Иностранная военная база — это всегда изолированный объект. При этом есть возможность выйти в город с офицером в увольнение. Пусть еще не первогодку, пусть на втором году, но ты и выйдешь, и посмотришь, и погуляешь по городу. С местным населением общения особого не было. Другое дело, что страшно хотелось узнать — как же они живут? Какие они? Поэтому я тогда фотографировал. Фотографировал прохожих, лица… Эти фотографии мне сейчас и напоминают о том, каким было тогда отношение немцев к нам. Местные жители в большинстве своем были приветливыми и открытыми. Мама с ребенком не опасалась остановиться, чтобы, улыбаясь, попозировать мне для фотографии. Однажды я посадил гулявшего с одногодками мальчишку к себе на плечи, надел на него фуражку, и мы позировали моему товарищу с фотоаппаратом. Это означало, что родители не говорили детям: держитесь подальше от советских солдат.
Был и другой опыт. Я ехал на учения и сфотографировал крестьянина на лошади. А он показал мне двумя пальцами на горло. Этот жест означал — вы нам уже вот здесь, вы нам уже вот так надоели.
Что касается солдат немецкой армии, я не припомню за два года службы никаких «братских» отношений, никакого сотрудничества, ничего. Наверное, офицеры встречались. Другое дело, что в полк приезжали местные молодежные самодеятельные коллективы, которые выступали для нас. Запомнилось, как немецкие школьницы надували щёки, играя на духовых инструментах. В моей прежней жизни я такого не видел. Я тогда не знал, что культура духовых оркестров — это часть музыкальной культуры на Западе. Думал, что духовой оркестр — это дело мужское, маршевое, торжественное.
— Был такой гимн Группы советских войск в Германии композитора Матвея Блантера. Вам доводилось его исполнять в пешем строю?
Владимир Ведрашко: Нет, почему-то этого гимна мы не знали. Самой популярной песней на пути в столовую была «Не плачь, девчонка», на плацу часто исполняли «Прощание славянки». Гимн, думаю, это изобретение последующих лет, своего рода монументализация присутствия советских солдат на немецкой земле.
(Оригинал на сайте Радио Свобода)

Роман, спроси господина журналиста ВЕДРАШКО , сможет он нам помочь в нашей с тобой затеи.?

У меня остались совершенно другие воспоминания о службе в Бад-Фрайенвальде. Во-первых  было очень мало свободного времени, несмотря на то, что я был сержант и в последние полгода ЗКВ. Так что позволить себе читать книги не мог, хотя являюсь страстным книголюбом до настоящего времени и с раннего детства. В отличие от Владимира  Ведрашко у меня была возможность ознакомиться с жизнью города и его окрестностей на еженедельных выездах на радиотренировки и практически свободным выходом в увольненние, но мешало незнание языка. Девушки - немки нас, солдат, избегали. Говорят у их полиции был приказ задерживать их , если они находились в обществе советского солдата. И нам общаться с немцами мешала завеса секретности и иной образ жизни. В наше время вечерами и ночами молодежь в СССР в основном находилась на улицах, а люди постарше в своих домах. У немцев после 19 часов и молодежь, и старшее поколение находились в публичных местах, в основном в гасштетах. Мы и трудились по разному. Немцы жили расчетливо  бережливо и пунктуально. А у нас жизнь была более сумбурной, я бы сказал, широкой. открытой и нерасчетливой. И, благодаря политике нашего правительства и командования, мы вели себя в ГДР по большому счету не как завоеватели, а как их защитники. Поэтому я горжусь своей службой в ГСВГ. Армия воспитала во мне чувство товаарищества, ответственности, отзывчивости, самоотдачи, что очень пригодилось мне в последующей трудовой деятельности.
.