Серж-Пейзаж
...Я, Гуськов Владимир Владимирович, как член семьи военнослужащего, проживал в военном городке артполка в 1963 – 1969 годах.
Случайно нашел сайт «Назад в ГСВГ» и внимательно с большим интересом и волнением пересмотрел и перечитал все материалы раздела «Ляйсниг».
И тоже очень захотелось рассказать, как мы тогда жили.
Начал записывать и получился целый роман, так что извините...
Вот История Воспоминаний Владимира Владимировича Гуськова продолжается благополучно, весьма интересно получилось, так что извинять не за что, а наоборот Благодарность Вам. Мне особенно интересна ваша история, поскольку наши отцы пересеклись в полку в начале осени 1963г... Наша семья уезжала по замене в Волгоград, а ваша - приехала из Львова продолжать службу в Ляйсниге, в 944 арт.полк , пп60472. Вышло так что мы с Владимиром естественно подружились и я теперь, по его просьбе, выкладываю продолжение этих воспоминаний (это уже 3-е по счету, может и не последнее...).
Ляйснигский гарнизон (1963 – 1969 г.г.) (продолжение)
«Необыкновенный концерт»
Хотел бы рассказать об одном происшествии в моей жизни в Ляйсниге, в котором принял участие почти весь полк и оказал на меня существенное влияние.
Как уже ранее говорилось, в нашем полковом клубе регулярно организовывались и проводились большие концерты художественной самодеятельности. Обычно они готовились к какому-нибудь государственному празднику – Дню Советской Армии и Флота, Великой Октябрьской революции, 8-го Марта и т,д. В этой работе кроме военнослужащих активно принимали участие и жены офицеров. Фактически они и были главными организаторами концертов – ведь многие из них имели соответствующее образование. Они вместе с начальником полкового клуба капитаном Сединым и активистами-военнослужащими составляли программы концертов. подбирали исполнителей, формировали хоровые коллективы и танцевальные группы, проводили с ними репетиции, готовили необходимый реквизит, а также, конечно, сами были исполнителями номеров.
Естественно, что к этим концертам наши мамы привлекали и нас детишек. Обычно нужно было прочитать стихотворение, спеть в детском хоре или соло, ну или станцевать какой-нибудь танец.
И мне неоднократно доводилось участвовал в таких концертах.
То, про что хочу Вам рассказать, произошло в 1965 году во время концерта, посвященного Дню Советской Армии и Флота. Мне тогда пошел двенадцатый год (в ноябре 1964 года исполнилось одиннадцать лет) – был уже большим оболтусом.
Я должен был поучаствовать в нескольких номерах, в том числе прочитать довольно длинное стихотворение про нашу армию – защитницу мира.
Напомню, что представлял из себя тогда наш полковой клуб (кстати, его здание немцы не снесли, а для каких-то своих нужд сохранили и реконструировали).
При входе в клуб было небольшое фойе. В нем справа был вход в большой зал со сценой, где крутили фильмы, а слева вход в малый зал, где стоял телевизор, а по стенам развешаны графики и плакаты про успехи социалистического строительства. В конце этого малого зала за дверью в отдельных маленьких комнатках одна за другой размещались мастерская художника и фотолаборатория.
Также из фойе наверх вела довольно крутая лестница в большую комнату на втором этаже, где жили музыканты полкового оркестра и хранили свои инструменты (клуб был одноэтажным, но в его высокой крыше было оборудовано жилое помещение над центральным входом). За стеной фойе находилась кинобудка, вход в нее был с улицы с тыльной стороны клуба, а в фойе была всегда запертая на замок дверь в нее с закрываемым широким окошком, через которое кинооператор получал особо ценные указания от начальника клуба.
Сцена клуба была большой, за ней было несколько небольших помещений, где можно было переодеться и приготовиться к выступлению.
В большом зале клуба было три ряда лавок, и в нем мог свободно разместиться почти весь личный состав полка.
Если смотреть со сцены в зал, то в левом ряду женщины с детьми на концертах обычно занимали первые шесть – семь лавок. Эти места были рядом с лесенкой, что вела на сцену. Это было удобно, так как женщинам можно было не привлекая особого внимания, пройти за кулисы, чтобы приготовиться к своему номеру. Рядом с ними сидели некоторые офицеры, но основная их масса обычно размещалась в первых рядах центрального ряда. Все остальные места занимали солдаты и сержанты.
Свободных мест на концертах никогда не было.
Ну вот, начал я выступать со стихотворением довольно бодренько, но оно оказалось для публики не очень интересным – в зале стоял гул разговоров. Поэтому я начал запинаться, а потом и вообще от волнения забыл слова. Мне сзади начали подсказывать, но я окончательно «скис».
А в правом ряду, где-то на одной из передних лавок, сидел мой хороший дружок сержант Сергей. Он был москвич и командовал радиолокационной станцией наземной артиллерийской разведки. Мой батюшка хоть по рождению и рязанский, но с пяти лет до семнадцати, когда его призвали в армию в 1944 году, проживал в Люберцах. Они поддерживали хорошие отношения, считались земляками, и я тоже с Сергеем подружился.
И вот Сергей громко так, на весь зал обратился ко мне, что, мол, не расстраивайся – с кем не бывает, а лучше расскажи-ка нам что-нибудь веселенькое.
Ну я и рассказал.
Надо сказать, что тогда, у нас мальчишек, были популярны небольшие стишата с обилием нецензурщины. Это было сугубо детское творчество, глупость несусветная, но чрезвычайно смешная.
Не знаю, что на меня тогда нашло, может, вспомнил, как смеялись солдаты у Сергея, когда я им что-то пересказывал из этой серии.
Короче, прямо со сцены на весь зал, громко, с выражением, как меня и учили читать стихи, было рассказано про огромное мужское достоинство дяди Степы-милиционера, по которому тетькам приходилось долго лезть, чтобы использовать по назначению. Был разоблачен доктор Айболит за его злостную зоофилию, а также довольно подробно изложено, что сделал злой лев с бедными крольчихами, перед тем, как их безжалостно сожрать. Причем, как понимаете, все называлось конкретными словами.
Вся интермедия длилась чуть больше минуты, но реакция зала была неописуемой. Зал загрохотал от смеха, я даже немного оглох, потому что звук как бы поднялся под потолок и, наверное, еще усилился. Солдаты, кто вскочил и показывал на меня пальцем, кто соскочил с лавки и присел на корточки, а кто, сидя на ней, корчился от смеха. Офицеры переглядывались и сдержано пересмеивались. Мальчишки были в полнейшем восторге.
Все же женщины сидели с красными лицами, а девчонки возмущенно повскакивали и надулись. С их стороны слышно было: «Дурак несчастный!». Ох, и правы оказались эти девчонки!
Я оглянулся и увидел, что капитан Седин стоит на одном колене, держится рукой за занавес и сотрясается от смеха.
Успех был абсолютный, я набрал воздуху и приготовился продолжать, но тут моя мамочка с бордового цвета лицом сорвалась с лавки и стремительно побежала к лесенке, что вела на сцену.
Я прекрасно знал, что это означает, поэтому немедленно покинул сцену и через запасные двери за кулисами выскочил из клуба и без курточки и шапки стремглав побежал домой. Через несколько секунд хлопнула дверь, и я увидел, как из клуба выскочила мама и погналась за мной, как пантера.
Снега в тот день было много, а мамочка бежала в длинном платье (она должна была выступать в хоре) и на высоких каблуках. Одной рукой придерживала бюст, другой приподняла платье, чтобы сподручнее было бежать.
Хотя я несся изо всех сил, матушка начала быстро меня догонять – в такой ярости она была. На ходу она требовала, чтобы я немедленно остановился, но я-то хорошо понимал, что такое попасть ей в руки в таком состоянии, поэтому только прибавил, сколько мог.
Помнится, что солдат-часовой, что мерз между клубом и боксом спецтехники, стал громко смеяться, видя наши гонки.
Осознав, что матушка меня догоняет, и до КПП мне не добежать, рванул прямо через сугробы напрямик в проход между первой и второй казармами. Мама по сугробам на каблуках бежать не могла и вынуждена была сделать небольшой крюк, чтоб выскочить на главную дорогу вдоль казарм.
За это время я успел добежать до забора и перелезть через него, после чего побежал домой. Матушка из-за забора крикнула мне, чтобы дома немедленно встал в угол и ждал ее с отцом, они скоро будут.
До меня уже дошло, что натворил серьезных дел и легко не отделаюсь. Поэтому первым делом, на всякий случай, спрятал игрушки в тайник (под ванную), чтобы спасти их от возможного уничтожения под горячую мамину руку – и такое уже бывало. Даже сделал уборку в комнате, подмел на кухне, короче, приготовился.
По скорому прибытию матушки (батечка благоразумно ушел в свою батарею), получил все, что полагается в таких случаях – и пощечин, и отхлестания по филейным местам, и всяческих жутких угроз, и в конце за ухо был отведен в угол.
Маму такой я ни до того, ни после больше в таком состоянии не видывал, и она все никак не могла успокоиться. После того, как со мной разобралась, она заявила, что не хочет больше оставаться с нами ни минуты, немедленно собирает свои вещи и уезжает в Союз. Даже вытащила чемодан и начала перебирать свои платья. Мы с моим младшим братишкой Сашей сразу впали в панику, громко плача ходили за нею и умоляли не покидать нас. Братик вообще был не причем: он не был на концерте, а мирно спал дома. Он так от всего переволновался, что даже начал заикаться. Тут уже испугалась мама, успокоила его и заявила, что заберет с собой. А он в ответ – что без меня никуда не поедет, да еще и спросил: «Папочку тоже возьмем с собой?».
После этих заявлений наша бедная мамочка просто рухнула на стул и залилась слезами, запричитала, что она так хотела иметь девочек, а нарожала на свою голову истуканчиков, которые …, ну и так далее и тому подобное. Мы с братом с облегчением тоже взрыдали ей в унисон, потому что уже знали, что самое страшное позади.
После ужина мамой были окончательно прощены отец и братик, а со мной она потом дней пять не разговаривала. Все указания и приказания передавались через отца и брата. Надо ли говорить, что они исполнялись мгновенно и с максимальным старанием, о чем я сразу ей докладывал, преданно заглядывая в ее глаза.
На следующий день после обеда мне братец передал разрешение мамы пойти погулять.
Погода резко поменялась, ночью пришла оттепель. Еще вчера мы с мамой бегали наперегонки по хрустящему снегу, а сегодня – черные проплешины на земле, а под сохранившимся снегом – лужи воды. Сыро, холодно, еще и туманно.
Вообще зима в тех местах была очень переменчива. Мог выпасть обильный снег и установиться хороший морозец, для катания на санках самое что надо. Затем через неделю – десяток дней все быстро таяло. Потом опять устанавливалась хорошая зимняя снежная погода. Вот так зимой все и чередовалось до наступления весны.
Ну вот, вышел я на улицу, никого из ребят не встретил и побрел в полк.
И надо же, прямо у КПП столкнулся с командиром полка полковником Данилочкиным, он шел домой на обед.
Его мы, мальчишки, побаивались. Он был строгим, властным и хмуроватым на вид офицером. Я его ни разу не видел улыбающимся. Был он жестким «уставником», всегда подтянут и одет «с иголочки». Полк при нем ходил «по струнке». Говорил он, после фронтовой контузии, немного заикаясь. Был участником войны, от Сталинграда до Праги, и ее всю прошел в противотанковой артиллерии.
После того, как он уволился в запас, где-то в 1970 году, он со своей семьей жил во Львове, потому что до Германии служил в Прикарпатском округе. На «гражданке» он руководил областным ДОСААФом, но недолго – год или полтора, так как умер от инфаркта в поезде, когда ехал по служебным делам в Москву или в Киев. Похоронен во Львове, а семья его затем переехала в Москву.
Так вот, Данилочкин меня увидел и поманил пальцем: «А ну поди-ка сюда!».
И начал «песочить»: да как я мог при всех, особенно при женщинах и девчушках так себя вести, говорить такими словами при своей маме. И еще много нелицеприятного тогда было сказано. А в конце он строгим голосом пообещал посадить меня на гауптвахту если узнает, что я опять неприлично выражаюсь. Дескать, и родителей моих даже слушать не станет.
Когда я с поникшей головой уже отходил, он остановил меня и приказал повторить то, что вчера наплел, только негромко. Выслушал, несколько раз хмыкнул, покачал головой, вздохнул и отпустил, предупредив помнить про наш разговор и, особенно, про гауптвахту.
Чрезвычайно расстроенный побрел дальше.
Смотрю, в курилке как раз после обеда курит Сергей с сослуживцами. Они увидели меня, заулыбались и предложили повторить вчерашнее выступление. На мое заявление, что Данилочкин за это грозит гауптвахтой, успокоили, что ничего ему не скажут – они дружков не выдают, поэтому давай, только не громко.
Ну, раз такое дело, выдал я им уже весь свой запас стишков, минут так на пять.
Отсмеявшись, Сергей сказал мне, что, в общем-то, такие интересные вещи при большом скоплении народа рассказывать не стоит, это как-то не принято у настоящих солдат. Особенно при женщинах и девчонках. Они, понимаешь, не такие как мы, странные какие-то – почему-то совершенно не переносят таких вот специальных выражений. Что у него есть вреднющая сестра в Москве и если он при ней что-нибудь такое высказывает, то она всегда очень обижается и еще пребольно дерется. Поэтому он при ней не выражается и мне, как лучшему другу, по своему горькому жизненному опыту, советует в присутствии женской половины, никогда не употреблять такие слова. Принимается? Молодец! Ну, держись и не унывай, а нам пора на службу. После чего он с солдатами ушел в казарму.
Кстати, Сергею тоже досталось от отца. Получилось, что он как бы подтолкнул меня на это выступление. Но он на отца не был в обиде, потому что и сам не ожидал от меня такого выкрутаса.
Немного повеселевший, пошел назад в сторону КПП. Тут меня перехватила группа офицеров, что стояла на дороге напротив входа в штаб полка.
Они меня уже коллективно стали стыдить за такое позорящее мужиков поведение в присутствии женщин и за то, что так подвел отца, которого они все очень уважали. Рассказали мне, что вообще козырять такими словесами – это признак слабенькой культуры и невоспитанности. Уж от меня-то они такого прямо не ожидали, и им стало очень и очень обидно за меня.
Я им горячо пообещал исправиться и больше никогда так нехорошо не поступать. Они обрадовались, очень хвалили за это и напоследок попросили еще раз, только негромко, несмотря на запрет Данилочкина, прочитать стишки. Пришлось выполнить заказ и еще пообещать больше никому их не рассказывать.
Но это было еще не все.
Уже около нашего ДОСа №2 меня подозвала группа женщин. Умеют они подбирать обидные слова – ты и такой, и сякой, и этакий. Минут, наверное, двадцать чихвостили, даже до слез довели ребенка. Тут еще девчонки набежали, плаксиво наябедничали про мои какие-то перед ними прегрешения. И еще на минут пять «головомойка» была продолжена.
В конце, когда меня уже собирались отпускать, они решили в последний раз прослушать стишки, чтобы, по их словам, еще раз ужаснуться моему проступку.
После моего, тоже по их требованию, негромкого выступления, женщины срочно засобирались проведать и поддержать бедненькую Томочку (мою маму). Одна из них побежала домой за припасенной бутылочкой ликера, ну а мне, бессовестному, было приказано уйти с их глаз долой и, пока не поздно, хорошенько подумать о своем поведении.
Я и пошел. Шел и думал: как же так, все дядьки мне говорили, что якобы тетьки на дух не переносят вот эти слова. А когда я им стихи рассказывал, они хоть и ругались, но смеялись и хихикали. Значит, они притворщицы, вот они, оказывается, какие на самом деле! Но, естественно, вслух высказать свое открытие после всего пережитого не посмел.
Конечно, через пятьдесят один год после этого происшествия уже невозможно точно воспроизвести все эти диалоги, но, в общем, все так и было, особенно хорошо мне запомнился разговор с Данилочкиным. Его угроза гауптвахтой меня тогда здорово напугала.
На следующий день целая команда женщин вместе с моей мамой провели со мной перекрестный допрос, чтобы выяснить, кто меня научил этому бесстыдству. Так как присутствовала молчаливая и очень строгая мамочка, пришлось во всем признаваться. Женщины почему-то думали, что это я от солдат набрался, и для них было неожиданным открытием, что научил меня этим стишкам такой же паренек, как я и мой одноклассник Миша Нужа. Он знал их огромное количество и некоторые даже сам сочинил.
Мишке крупно досталось: его решительная матушка отцовским ремнем так его исполосовала, что он дня три не мог присесть. Хоть он и ругался потом на меня, но мне его было не жалко. В клубе во время моего выступления он из мальчишек больше всех веселился, а потом на следующий день ехидно у меня допытывал, каково я получил от родителей.
А солдаты при детях и женщинах как раз не выражались.
Мама, «благодаря» мне перенесла сильнейший стресс, про который она помнила всю жизнь. Представляю себе, как ей тяжко было возвращаться в хохочущий зал клуба после гонки за мной. Даже через очень много лет, когда мы с отцом однажды дома начали вспоминать эти события, она разволновалась и потребовала, чтобы мы больше никогда при ней об этом не говорили. Тогда мы наложили на эту тему табу.
Ну а меня, к моему удовольствию, после этих событий больше к участию в концертах не привлекали – от греха подальше.
Вот такая была история.
Надо сказать, что полковые концерты художественной самодеятельности были не только чисто культурными мероприятия, но и несли политическую нагрузку. Обычно они начинались и заканчивались хоровыми кантатами типа «Партия наш рулевой», «Ленин всегда со мной» или подобными. Лирические песни перемежались с такими, как «Хотят ли русские войны», «Колокола Бухенвальда» и другими с политическим подтекстом. Исполнялись песни и танцы народов Союза, читались стихи на разные темы. Это были добротно скроенные и хорошо подготовленные концерты, и они были не рядовыми событиями в жизни полка.
Напомню, что времена были строгие, а в полку был замполит, был и особист, люди суровые и ответственные. И если бы кто-то из них, или вообще кто-нибудь из нашего гарнизона «просигналил» в политотдел дивизии о происшествии на концерте, мои родители могли иметь большие неприятности, хотя бы по партийной линии – они были членами партии.
Но никто не настучал. Полк дружно посмеялся над малым недомыслием и вместе с моими родителями взялся за мое воспитание. Особенно в этом отношении большое влияние на меня имел отец. Он умел находить слова, которые до нас с братом хорошо доходили, и сам был для нас достойным примером. Он никогда не применял против нас физическое насилие или ругань.
Как результат, мне на всю жизнь было твердо внушено, что стыдно нецензурно ругаться и грубо вести себя с женщинами и в общественных местах и, вообще, некультурно выражаться – это не есть признак молодечества и мужества, а как раз наоборот – ограниченности развития и слабости характера.
Такой вот полезный урок преподнесла мне жизнь в том далеком 1965 году в славном городе Ляйсниге. Гуськов Владимир Владимирович"
Отредактировано Серж-Пейзаж (2017-02-04 22:41:14)
И обязуюсь, по мере сил своих, помогать в этом и другим страждущим... 
В общей теме форума "Ляйсниг" есть три подтемы, вот их все прошерстите и многое вспомните, в подтемах много фоток и ЗРП и САП и самого Ляйснига. 
Ну и вообще рановато хандрить, Пенсия это новая свободная от денег Жизнь- шутка, но можно заняться своими делами 
