Вот кстати, по теме, предложенной Александром Балашовым.
http://magazines.russ.ru/znamia/2014/5/15zh-pr.html
Лагерь в Лангензальца
Переход был коротким, часам к трем дня колонна подошла к огороженной колючей проволокой фабрике. Объявили, что мы прибыли к месту назначения и наш поход закончен. По счету передали лагерному начальству. Мы стоим против небольшого каменного одноэтажного дома, очевидно бывшей конторы фабрики, возле которого группа немецких солдат и офицеров ведет между собой оживленную беседу. Неизвестно сколько времени простояли бы мы, если бы не воздушная тревога, где-то недалеко от лагеря пронзительно завыла сирена, и нас поспешили загнать в помещение.
Двор фабрики разделен перегородками из колючей проволоки на три части. В первой от входа части лагеря помещалась кухня, продуктовые оклады, караульное помещение и канцелярия. Ко второй и третьей частям двора примыкал фабричный корпус, в котором размещены пленные.
Нас провели через вторую проходную часть двора в третью и там во втором этаже здания отвели место для житья. По узкой, неудобной, с деревянными ступенями лестнице поднялись на второй этаж и вошли в темное, низкое с маленькими окнами помещение, оборудованное двухэтажными нарами.
Старожилов человек 50, но они почти все на работе и придут к вечеру. У дневальных узнаем, что лагерь находится близ города Лангензальца, туда и ходят на работу команды, работают в госпиталях и на аэродроме, там получают добавочное питание и оттуда приносят с собой картофель. Кормят в лагере очень плохо, прожить на лагерный паек невозможно. Чтобы получить место в рабочей команде нужно дать взятку лагерному начальству и время от времени повторять ее, иначе выкинут из команды. На взятки идут художественно сделанные из соломы сумки.
Получив такую неутешительную информацию, оставляем вещи на занятых местах и идем осматривать лагерь. Выходим на лестничную клетку, лестница подымается вверх еще на два этажа, но двери в помещения заперты на замки, спускаемся вниз в первом этаже такое же помещение, как и наше, там же водопроводный кран и уборная.
Ворота, отделяющие нашу часть от остального лагеря, закрыты и заперты на замок, их открывают часа по два утром, днем в обед и вечером перед отбоем, остальное время на воротах замок. Из нашего двора города не видно, перед нами поле и небольшая речка, на берегу которой несколько небольших зданий в одном из которых баня. Не вредно было бы сходить в баню, если не помыться, то хотя бы продезинфицировать одежду, за дорогу обовшивели.
Часов около пяти вечера обед. Все переходят на кухонный плац, несколько деревянных кадушек выставлено на улице, возле каждой из них стоит повар-раздатчик с черпаком и тут же стопки эмалированных мисок с ручками и без ручек. Каждый берет миску и подходит к повару, получив баланду отправляется в свое отделение, откуда уже до конца раздачи обеда никого не выпускают.
Миски были необычной плоской формы и при ближайшем рассмотрении оказались… без ручек плевательницами, а с ручками медицинскими суднами, очевидно посуда предназначалась, а может быть и использовалась по назначению в госпиталях, а теперь попав к нам в лагерь служит для иных целей.
На первый раз мне досталась плевательница, получив черпак баланды отхожу, баланда еле-еле покрывает широкое днище посудины. Около литра воды с брюквой и парой ломтиков нечищеной картошки, таков обед. Пищей здесь не балуют, наш рацион сто грамм хлеба и литр брюквенной баланды в сутки. От такой пищи, после длительного и утомительного похода, можно быстро протянуть ноги. Нужно что-то предпринимать, но что? Обсуждаем с Алексеем Васильевичем свое положение и решаем, что хотя бы одному из нас нужно устроиться в рабочую команду. Достаю из вещевого мешка соломенную коробку, которую тащил от самого Герлица, коробка сильно помята и не имеет вида, до вечера возились с ее реставрацией.
Вечером Алексей Васильевич и еще несколько человек из новичков пошли в канцелярию. Коробка успеха не имела, но зато карманные часы Алексея Васильевича, которые он тщательно берег, возымели действие, за них его назначили в лагерную кухонную команду.
Дня через два Алексея Васильевича перевели из нашего помещения на территорию кухни, соседи по нарам завидовали мне, иметь друга на кухне считалось большим счастьем.
Не работавшие в командах зверски голодали. В нашей комнате жило человек 200, из них работало не более 50, т.е. только старожилы. Часть новичков занялась производством обуви, главным образом тапочек, изделия из соломы монополия старожилов. Соломенных дел мастера были весьма искусными, их изделия отличались красотой и разнообразием, они изготовляли коврики, циновки, сумки и сумочки, корзинки из простой и окрашенной в яркие цвета соломы. Старожилы имели клиентуру, новички были в худшем положении, на наши изделия (тапочки) покупателей не было.
Мне по сравнению с другими было значительно лучше, Алексей Васильевич при всяком возможном случае помогал, вызывал на кухню и кормил там баландой. Но основная масса голодала сильнее, такого мизерного пайка давно не было, и делалось это очевидно умышленно, так как примерно через неделю голодной диеты начали формировать в отъезд рабочие команды на добровольных началах, а также усилилась вербовка в РОА (власовцы).
Несмотря на голод в рабочие команды на отъезд шли неохотно, но агенты РОА должны были быть довольны: в РОА шло много народу. С некоторыми товарищами ушедшими в РОА я беседовал, меня удивляло, что в конце войны люди пережившие многое в лагерях, отвергавшие притязания вербовщиков, остававшиеся верными родине, вдруг изменили свои взгляды и пошли к власовцам.
Вечером, перед сном после отбоя, подошел ко мне немолодой, лет около 50, малознакомый человек и сказав, что ему необходимо переговорить, отозвал меня в сторону, туда, где никто не мог помешать нашей беседе. Он сказал, что собирается вступить в РОА и что не хочет чтобы о нем думали как об изменнике родины, меня считает человеком, которому можно довериться и поэтому решился заговорить об этом. Он член партии, за активное участие в Гражданской войне награжден орденом, в борьбе с фашистами также отмечен несколькими орденами, в плен попал в середине 1944 года. Очутившись здесь в условиях лютого голода, он теряет силы и чувствует что больше недели не протянет. Он видит перед собой два пути, один пассивно ждать бессмысленной гибели от истощения и второй путь активной борьбы в рядах РОА против РОА, он предпочитает второй путь
Некоторые в эти последние дни использовали запись в РОА как предлог для того чтобы вырваться за стены лагеря, условия жизни в котором с каждым днем становились невыносимее и при первой возможности удрать, что можно было возразить на это. Может быть поэтому большинство из записывающихся в РОА не скрывали этого и почти открыто со многими делились своими планами. Всех записавшихся в РОА и на отъезд в рабочие команды немедленно отправляли в баню и переводили из лагеря в город.
В лагере оставались старожилы работавшие в местных командах и люди не желавшие хотя бы временно пачкать себя связью о РОА или идти добровольно на отъезд в рабочие команды обслуживающие непосредственно немецкую армию.
Тяжелая жизнь в лагере скрашивалась все большим и большим появлением признаков близкого окончания войны. Англо-американские самолеты почти непрерывно летали над городом и время от времени сбрасывали бомбы. Вначале при налете нас загоняли в помещения, но вскоре прекратили и мы целые дни могли наблюдать за самолетами. В городе уже не объявляют воздушных тревог, самолеты кружат поблизости круглые сутки, немецкие самолеты исчезли и замолчали зенитки.
Помимо голода нас донимали вши, скоро два месяца как мы не были в бане. Ветхая одежда не приспособленная к походной жизни у многих пришла в полную негодность, у меня окончательно развалились деревянные башмаки, хожу обмотав ноги портянками, и таких полураздетых и босых было много. Вдруг в лагере появилось свежее чистое белье, добротные брюки и куртки. Можно было купить пару хорошего трикотажного белья за одну пайку хлеба. Мне очень хотелось сменить грязное и вшивое белье, но я не мог решиться выделить для покупки пайку хлеба.
Через день после таинственного появления в лагере предметов туалета, в середине дня было объявлено внеочередное построение. Я в это время снявши белье занимался во дворе уничтожением паразитов, с построением так спешили, что я повесив на первый попавшийся гвоздь белье, накинув на голое тело куртку побежал в строй.
Начальство заставило стоявших в передней шеренге расстегнуть куртки, начался осмотр и раздача оплеух, били тех, у кого надето новое белье. Оказалось, что на чердаке нашего здания был склад одежды и белья, кто-то взломал дверь и утащил оттуда часть содержимого, теперь искали виновного.
Покончив с первой шеренгой, принялись за вторую, дошла очередь до меня, у меня под курткой белья не было, гауптман посмотрев на мой грязный голый живот посмеялся, но выдать белье не догадался. Обнаруженное новое белье отбиралось, а хозяева его подвергались наказанию, несколько человек посадили в бункер.
Прошло около месяца житья в лагере, за это время англо-американская авиация непрерывными налетами полностью приостановила работу предприятий и транспорта, рабочие команды в город не посылались. Лагерь готовился к эвакуации, одним из признаков служила неожиданная забота лагерного начальства о нашей обуви. Всем имеющим непригодную для носки обувь было приказано явиться в кладовую, помещавшуюся на этаж выше нашего жилья. Перед дверями кладовой выстроилась очередь, держа обувь в руках по одному входим на склад. Там унтер-офицер определял годность башмаков, если предъявленную обувь он считал годной для носки, хозяин ее получал затрещину и пинком вышвыривался со склада. Пришедшие босыми без остатков ботинок получали сперва оплеуху, а потом башмаки. Я пришел захватив обломки своих деревянных чобот, окончательно развалившихся вскоре после прибытия в лагерь, часть чобот была использована как топливо для варки картофеля. Посмотрев на мои обломки унтер-офицер не стал брать их в руки, а велел бросить в угол и из большой кучи обуви швырнул мне пару, ботинки были разного цвета, черного и коричневого и оба на одну левую ногу, одев один ботинок оказавшийся как раз впору я второй вернул унтеру, посмотрев на ботинок он выругался и дал мне другой тоже не подходящий по цвету и чуть не в два раза больший по размеру и вытолкал из склада. Дареному коню в зубы не смотрят, как говорит пословица, хожу в одном черном, другом желтом ботинке, один надеваю нормально, а другой предварительно набиваю тряпьем.
Американцы очевидно недалеко, их самолеты контролируют местность, на бреющем полете пролетают над лагерем, они очевидно знают о нашем существовании, кругом бомбят и обстреливают, а нас не трогают. Живем, как говорится, на чемоданах, провели медицинский осмотр, всех больных и слабых отделили в особое помещение. Однажды вечером в первых числах апреля пронесся слух, что на склад привезли много хлеба, значит вот-вот тронемся. Ночью в лагере переполох, шум, стрельба, кто-то взломал двери склада и забрал часть хлеба, виновника не нашли, произведенный обыск результатов не дал, очевидно хлеб был немедленно съеден.
Утром началась подготовка к новому походу, нас всех построили во дворе и выдали увеличенные порции хлеба.
Прощаемся с остающимися в лагере, в лагере оставлен Алексей Васильевич для ухода за лежачими больными и ранеными, что-то будет с ними, дождутся ли они американцев и оставят ли их фашисты живыми.
Раздалась команда, колонна двинулась, Алексей Васильевич на прощанье сунул мне полбуханки хлеба, спасибо ему за все, что он сделал для меня в этом голодном лагере, без его поддержки мне было бы очень худо. Он долго стоял возле кухни и махал рукой, тяжело расставаться, совместная жизнь в тяжелых лагерных условиях сближает людей. Мы не можем знать и предугадать, встретимся ли когда-либо вновь, наша жизнь полна самых невероятных неожиданностей, мы находимся вне закона и хотя чувствуется близкий конец войны, но фашисты еще не унялись и продолжают кровавые расправы над беззащитными пленными.
Прощай Лангензальца, думаю, что хуже чем здесь в дальнейшем нигде не будет и еще думаю, что недолго осталось .....
