Кто помнит, в те славные времена наши бойцы иногда любили фотографироваться возле витрин ихних магазинов, потому как на наши витрины и смотреть не хотелось. Вот и на этой фотографии  ребята во время увольнения снялись возле такой ихней витрины. И вот что интересно, когда в Союзе народ смотрел на эти фотографии, то ни за что не хотел поверить в то, что,  во - первых где-то существует такое изобилие товаров и предметов, а во-вторых, что такие же точно товары можно было и купить в этом же магазине. Вот ведь странно, да? В то, что Гагарин слетал в космос, с восторгом поверила вся страна, а в то, что можно запросто приобрести выставленные в витрине товары, та же страна не верила до последнего своего вздоха.

Как – то иду это я по улице в центре старого города, а впереди меня на конце этой же улицы стоял угловой продовольственный магазинчик, правда, в последнее время закрытый на ремонт. И вот он, значит, дня за три перед этим как открылся.

Иду себе ни о чём не думая, а что думать-то, социализм и так победит, думай не думай, а его победа будет полной и бесповоротной.

И тут мой взгляд привлекла витрина вновь отремонтированного магазина. Матушки мои, я - онемел! Такого роскошества благородных винных изделий собранного в одном месте я никогда до этого не видел.

Тут были: мускаты разные выдержки невероятной и, даже САМ Мускат белый Красного камня, мадера вся в медалях и годах, и херес тебе золотистый и крепкий, как старый грех, короче всё, что могло удовлетворить избалованный вкус. В общем, витрина пылала золотом ацтеков и будоражила жилы кровью Христовой.

Первая же пришедшая мысль была упрямой и трезвой: «Не может быть!»

Вторая была горячечной: «Нужно брать на все деньги!»

Похлопал себя по карманам – деньги были. Смирив душевное волнение, посмотрел на своё отражение в витрине солидно пригладил волосы на голове и расслабленно – вальяжной походкой направился ко входу в магазин.

В магазин вошел как интеллигент, поздоровался с порога (магазинчик был небольшой и уютный).

«Добрый день!» - говорю, а сам рыскаю глазами по витринным полкам за спиной у продавщицы. Было всё, что и на витрине с улицы, сердце сладостно сомлело: «Ох, сейчас я и отоварюсь!».

Тетка - продавщица на приветствие не реагировала никак. В магазине было почти пусто, время-то рабочее. Она стояла, склонившись над прилавком и, пальцем левой руки водила по строчкам накладной, а пальцем правой – передвигала косточки на деревянных счетах, подбивала итог, значит.

Я ещё раз глубоко вдохнул в себя воздух и вежливо попросил: «Будьте добры, пожалуйста, я хотел бы купить у вас пару мускатов Красного камня, два хереса, мадерцы также парочку и, пожалуй… да, еще, если можно, пару бутылочек «Троянды Закарпатья»… для дам.
Не отрываясь от накладной, она мне посоветовала:
«Возьмите портвейн за рубль семьдесят два»
Сознание моё возмутилось, а сердце почуяло неладное.
«Да я портвейн не пью – отвечаю ей вежливо – мне бы вот хотелось….»
«Мужчина – так же, не отрываясь от накладной, сказала она веско – Товар с витрины мы не продаем!» И… точка!
И вот тут-то во мне и проснулся тщательно хранимый гегемон.
«Так на кой же хрен – говорю я ей – вы выставляете в витрину товар, которым не торгуете, а?»
«Мужчина, вы, что не понимаете – оторвалась она, наконец, от своей накладной – это витрина – показывает на витрину – а это вот – прилавок, вам разница понятна? Хотите выпить, так возьмите себе портвейн и идите отсюда с богом, не мешайте работать!»
«Да не пью я портвейн» – буркнул я, поворачиваясь к двери. Природа витрины и прилавка мне и так была известна, чай не первый день живем в Союзе. Только вот надежду сладостную и вожделенную вспыхнувшую так внезапно, и - изгадить портвейном за рубль семьдесят две копейки - могли только у нас в родной стране.
Открывая дверь я, с досады еще и пнул её ногой. А выйдя на улицу, стал размышлять: «Вот ведь гады, а? Для партийных боссов, небось, всё есть, а вот как для Человека – так хрен. Найти бы, где гранату…»

Недели через две после своего открытия витрины магазинчика были так же убоги, как и витрины всех его собратьев, но главное, что портвейн по рубль семьдесят два уже никого не оскорблял.